Не уймусь, не свихнусь, не оглохну | страница 5

Гаспра. 1972, июль. Крым

«Судьба играет мною». Вновь я в Средней Азии, опять в санатории и в том же корпусе, в той же палате и даже на той же самой койке, где был раньше, а раньше — это семь (!) лет назад. Дорога была утомительной. Пришлось ночевать в аэропорту Ашхабада, в гостинице, естественно, не было мест. Утром поехал в город, бродил по душным улицам Ашхабада — сидел в скверике театра им. Пушкина. Ох, как грустно же мне было. А еще все впереди, целых полтора месяца, да если бы только это…

Из Ашхабада вылетел в 12–50 по московскому времени, т. е. уже в 14–50 по местному. Пока добирался из Мары… Так что прибыл только к вечеру 15 сентября. Уже встретил некоторых знакомых по прошлым моим приездам. Очень приятно было увидеть Колю Леонова (москвич, радиоинженер, товарищ мой по диагнозу). Славный парень. Опять мы держимся вместе. А некоторых наших друзей уже недосчитываемся…

Сегодня у меня не лучшее настроение. Писать не хочется.

16 сент. 1972. Байрам-Али (Байрам-Али — климатологический санаторий в Туркмении на краю Каракумов, для страдающих нефритом, хроническим заболеванием почек.)

«Молод, свеж и влюблен…» 1965 г. Байрам-Али

Раджеп ехал в отпуск, на побывку, мы оказались попутчиками. Военная форма ему не шла, а главное, не спасала от беспомощности. В самолете он летел в первый раз, суетился, совал стюардессе сразу все свои документы и вдобавок совсем плохо говорил по-русски. От меня он не отходил, в дороге быстро сближаются (впрочем, так же быстро забывают, расставшись на вокзале). В самолете я учился туркменскому языку, Раджеп отчаянно радовался, когда я правильно произносил какое-нибудь слово: «Карашо!» Потом был ужин; он внимательно следил, как я управлялся вилкой и ножом и старательно повторял то же самое.

— У нас вилка нет.

— Где у вас?

— В армия. Только ложка есть.

Закурили. Он посмотрел на часы.

— У нас ат-бой. Спать ложатся.

— Давно служишь?

— Девять месяц.

— Дома знают, что ты едешь? Ждут?

Он засмеялся:

— Нет. Не писал, приеду — радоваться будут. Мама, отец. Жена ждет, дочка.

— Сколько же твоей дочке?

— Девять месяц, девочка.

— Так ты ее не видел еще?

— Зачем не видеть? Видел! Карточка видел, хароший девочка!

Он достал из маленького чемодана книжонку и стал читать. Это были туркменские стихи, книжонка была изрядно потрепана, некоторые стихи помечены.

— Это самый хароший, — говорил Раджеп, — везде с собой вожу. — Смуглое восточное лицо его светилось изумлением. Я взял книгу, прочел: «Магтымгулы». Он пробовал перевести мне стихотворение о любви и мучился, что я не понимаю.