Около семи раздался звон колоколов с Кампанильи – такой громкий, что стакан на ее ночном столике задрожал.
Елизавета села на постели. В темноте нащупала колокольчик у подушки.
Когда дверь открылась, на огромный французский ковер упал длинный прямоугольник тусклого света и появилась Вастль с подносом в руках. Принесла завтрак. На подносе были кофейник, чашка и поджаренные хлебцы на серебряной тарелке, а рядом пачка писем разного формата – утренняя почта. Вастль – в ожидании дальнейших распоряжений – замерла, опустив глаза.
– Я буду завтракать за столом, – сказала Елизавета. – А почту оставь здесь.
С неохотой она подумала, что придется встать и подойти к столу, стоящему у самого окна. В солнечные дни отсюда открывается отличный вид на окрестности Сан-Марко, но сегодня воздух за окном был как молоко. Елизавета усомнилась, что увидит что-нибудь хотя бы метров за сто. Она встала и, не прибегая к помощи Вастль, набросила пеньюар.
Взяв с ночного столика пачку писем, Елизавета просмотрела их. Все, что ее не интересовало, она бросила на пол: письмо от кузины, меню на сегодняшний день, программа концерта военного оркестра на центральной городской площади, послание от патриарха Венеции.
– Где почта из Вены?
– Ничего не было, ваше императорское величество – Вастль повернулась к ней и присела в странном подобии реверанса – от смущения.
– Что это значит? Как это «ничего не было»?
Вастль поставила на стол молоко и хлебцы. Это она сделала совершенно беззвучно, что было крайне важно, потому что Елизавета по утрам, после сна, особенно болезненно воспринимала посторонние шумы.
– Кое-что произошло, ваше императорское величество. – Вастль нервничала так, что у нее даже колени дрожали.
– Что?
– Это я о надворном советнике, ваше императорское величество. – Она снова присела в странном реверансе.
– О каком надворном советнике? И перестань наконец все время приседать.
– Который вез почту, ваше императорское величество… – Вастль вновь собралась поклониться, но вовремя сдержала этот порыв.
– Я ничего не понимаю. – Елизавета слабо улыбнулась, чтобы показать Вастль: на нее не сердятся. – Попроси ко мне Кёнигсэгг.
Вастль было всего восемнадцать лет. Кругленькая, в черном платье с белым передником и в белой наколке – она производила весьма приятное впечатление. У нее были ровные белые зубки, вызывающие зависть молодой императрицы, и маленькие карие глазки, как у мышки. Воду в ванной она всегда – ни разу не измерив температуру – напускала самую подходящую и так ловко, так нежно мыла волосы Елизаветы – никогда не потянет их, не дернет. Вастль была идеальная камеристка, но на вопросы отвечала с трудом – всякий раз начинала краснеть и запинаться.
