— Но это невозможно!
— Возможно!
Тут встал генерал Цыганеску и сказал, что у него есть отличное средство для борьбы с этим ужасным несчастьем.
— Блокада? — спросил чей-то голос.
— Нет!
— Интервенция?
— Нет!
— Что же? Говорите скорей!
— Бородуля! — сказал Цыганеску.
— Какая бородуля? О чем вы говорите? Мы не знаем никакой бородули!
Цыганеску объяснил в двух словах, что Бородуля — это фамилия одного его русского друга, который находится ныне в Швейцарии, что этот друг изобрел очень остроумный снаряд для управления ветрами и тучами, и что при помощи этого снаряда можно в ближайшую же весну похитить в любом хлебородном районе России все тучи.
— И не дать России дождя?
— Да! Ни одной капли дождя!
— И вызвать в ней засуху?
— Да! Засуху, голод и мор!
— Браво! Браво! Ура! Подавайте сюда Бородулю!
— Но, — замялся Цыганеску, — изобретение еще не доведено до конца. Изобретатель — простой украинский крестьянин, лишенный каких бы то ни было средств. Для окончания работы ему необходимо…
— Сколько? Сколько?
Цыганеску замялся…
Но тут встал председатель Клана и с достоинством заявил, что для борьбы с благосостоянием Советской России его Клан не остановится ни перед какими издержками.
— Ура! — закричали все. — Да здравствует Кэй-Кэй-Кэй!
Это было год тому назад. Теперь даже самому недогадливому из наших читателей ясно, каким образом Бородуля очутился в России и какова была ужасная миссия, возложенная на него нумизматами.
Все это оказалось до мельчайших подробностей известно т. Лейтесу.
Лейтес с самого начала разгадал, что Бородуля — слепое орудие в руках у врагов революции.
Улики, собранные т. Лейтесом, были неотразимы и грозны. Бородуля даже не пытался оправдываться. Он вообще был раздавлен: на допросах только плакал, как маленький, и, утирая глаза кулаком, бессвязно лепетал что-то жалкое.
Нечего и говорить, что весь город стремился попасть в зал суда. Толпа запрудила набережную.
Ненависть к Бородуле в последнее время дошла до невероятных пределов.
— Что его, собаку, судить! — злобно кричали в толпе. — Головою в Фонтанку — и кончено!
Хорошо, что часовые повели его задворками. Иначе не миновать бы ему самосуда!
Зато Ян Шельмовский был введен в зал суда по-парадному. Он гордо выступал среди конвойных, словно король среди свиты и, благосклонно взирая на толпу любопытных, разглаживал свои бакенбарды.
Суд тянулся долго: две недели.
В течение всего этого времени Бородуля, бледный, несчастный, взлохмаченный, сидел на скамье подсудимых, не смея поднять глаз на толпу, осматривавшую его с отвращением.
