Советские историки изображали крепостное право проявлением феодальной общественно-экономической формации. Марксистская теория общественно-экономических формаций пыталась втиснуть бесконечно разнообразную историю человечества в прокрустово ложе исторического материализма, который, в частности, был призван оправдать захват власти большевиками и «научную закономерность» их диктатуры. Однако наше крепостное право — качественно иное явление, нежели любая форма феодальной зависимости крестьянства в Западной Европе, и объясняется прежде всего низкой плотностью населения при громадности российских пространств. Фактически речь идет о варианте рабовладения, по крайней мере в XVIII — первой половине XIX века. В 1790 году Радищев (эпиграф к его книге «Путешествие из Петербурга в Москву» я выбрал в качестве названия этой главы) обращался к помещикам с такими словами: «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что крестьянину мы оставляем? То, чего отнять не можем, — воздух. Да, один воздух. Отьемлем нередко у него не токмо дар земли, хлеб и воду, но и самый свет. Закон запрещает отъяти у него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти ее у него постепенно».
Никакое внеэкономическое принуждение, которое реализовывалось в Западной Европе главным образом через отчуждение прерогатив государственной власти в пользу феодалов, не имело таких масштабов и интенсивности. Может быть, поэтому в русском языке само слово «работа» происходит от слова «раб». Даже наши ближайшие братья, украинцы, используют другой термин — «праця», который в русском языке мелькнет лишь однажды в XV веке (по данным Академического словаря русского языка XI–XVII веков).
Проблема крепостного права в России толком не осмыслена, несмотря на бесконечный и довольно бесплодный спор сторонников «указного» и «безуказного» закрепощения крестьян. Одно изложение аргументов сторон, кажется, отнимает у любого исследователя силы от подлинного понимания проблемы. Безусловным благом стало, наконец, обнаружение профессором Корецким ссылок на указ царя Федора Ивановича о запрещении крестьянского выхода от помещика в 90-х гг. XVI века. Впрочем, и после того спор главным образом вяз в частностях. Взглянем на проблему иначе, чем принято в историографии.
В России с конца XVI века начинается прикрепление крестьян к земле. Вызвано оно было опасением, что свободное перемещение крестьян по всем громадным пространствам России подорвет военную мощь страны, поскольку тогдашнюю армию главным образом составляли помещики, получавшие земельные пожалования за несение своей службы «конно, хлебно, людно и оружно». Затем, с конца XVII века прикрепление постепенно переходит от земли к личности помещика, чтобы облегчить владельцам крупных хозяйств перераспределение трудовых ресурсов в рамках своих владений. После создания регулярной армии было важно не столько поддерживать военную мощь помещиков, сколько формировать ударную силу новой империи, оплачивая тысячами душ верность, инициативу и азарт всех этих «птенцов гнезда Петрова» и «Екатерининских орлов». Других ресурсов в распоряжении постоянно пустой казны просто не было. Укрепление государственной автономии от имперской аристократии, в том числе создание мощного бюрократического аппарата, позволили всерьез задуматься об отмене крепостного права, уже при Николае I. К тому же демографически Россия, как помним, более могла не опасаться оскудения своих центральных губерний. Впрочем, даже Александр II накануне оглашения Манифеста об освобождении крестьян приказывает привести столичные войска, в том числе артиллерию, в боевую готовность. Говорят, кое-кто во дворце даже держал запряженные экипажи на случай бегства царской семьи из Зимнего. Страх перед собственными подданными — самой блестящей знатью Петербурга — жил в сердцах Романовых даже еще до убийства Павла I.
