— А чего мы сидеть-то будем? Надо ужинать да на репетицию бежать.
— Опять на Орочен?
— Опять. — Маруся взглянула на Егора. Он стоял хмурый, ломая сухую былинку, руки у него слегка дрожали. — Была бы твоя воля, ты бы меня не пустил? — спросила она насмешливо.
— Сама ты не знаешь, что говоришь! Была бы моя воля… я бы взял тебя сейчас на руки и унес на горку.
— Похоронить, что ли?
— Смейся! — Егор сел, опираясь упрямым подбородком на жесткие ладони, посмотрел снизу на Марусю. — Капризная ты… Видишь, что страдает об тебе человек, ну и куражишься, а еще комсомолка! Фыркать-то каждая барышня умеет.
— Да разве я фыркаю? — возразила Маруся. Она уселась на бревнах повыше, достала из кармана жакетки пачку «Пушки» и закурила, неумело держа папироску.
— Маруся, да что же это такое?! — сказал Егор оторопев.
— Ничего особенного. Если я хочу курить, так это мое личное дело. Я еще остриглась и… — тут смелость на минутку покинула ее, — и покрасилась. Я отсюда поеду в город, буду играть в кино. Мне в тайге надоело жить.
— Для чего покрасилась-то? — уже сердито спросил Егор.
Вместо ответа Маруся сняла платок, тряхнула короткими волосами и они рассыпались черными, как смоль прядями, странно изменив ее немножко смущенное лицо.
Егор махнул рукой и отвернулся: стриженая, с накрашенными бровями, она показалась ему некрасивой.
— Выходит, что ты… мещанин, — сказала девушка уже совсем неуверенно. — Длинные волосы для гигиены неудобно, и голове тяжело. Вот пожалуйста! — И она, не то заигрывая, не то с досадой бросила узелок в спину Егора.
Тот, не оборачиваясь, нащупал его и развязал у себя на коленях.
Тяжелая коса, свернутая мягким, блестящим жгутом, соскользнула на примятую у его ног траву. Он поднял ее и, держа в ладонях, грустно посмотрел, как ярко золотились на солнце отдельные волоски. Горечь обиды и нежность боролись в его душе. Потом он опустил голову, прижался губами, всем лицом к милой ему косаньке. Она еще хранила еле уловимую теплоту.
— Глупая ты! — сказал он, с трудом обретая дар речи. — Артисткам длинные волосы нужны, вся красота в них. И курить — неподходящее баловство для женщины. Краситься тоже срамота одна. — Он опять умолк, но, испугавшись наступившего молчания, придвинулся к девушке и заговорил умоляюще: — Марусенька, голубушка моя, зачем ты это на себя напускаешь? Ведь ты хорошая, вот ты и на себя непохожая, а я все равно жалею тебя.
— Отстань! — Маруся, сердито поведя плечом, сбросила Егорову руку, положила лицо на сжатые кулачки и пригорюнилась, глядя, как тлела на западе заря. — Об чем бы разговор ни шел, всегда ты его на свою любовь переведешь! Нужна она очень!
