— У депутата Верховного Совета и карты в руках.
Разговор прервался, ехали молча. И что скажешь человеку, если наперед знаешь слова собеседника, так похожие на твои собственные мысли? И только ли потому молчалось? Выехали утром еще затемно, а теперь уже и обеденное время миновало, а никто в вагон не заглядывал, естественные потребности вытесняли желание разглагольствовать.
— Забыли нас, должно быть, — не выдержал комиссар. — Ты как, терпишь?
— Утку бы.
— Я там графинчик приметил, и ничего в нем нету, пыль да дохлые мухи. Принести?
— Само собой.
К вечеру полковой комиссар сделал еще одно малоутешительное открытие:
— В темноте поедем.
— Это еще почему?
— Светомаскировочные шторы не поставлены, понял? Интересно бы узнать, куда нас везут?
— Это уж совсем ни к чему. Куда надо — туда и везут.
Ехали дальше, курили, пока беда не грянула, внезапно и как бы из ничего — спичечная головка отскочила, подожгла мохнатое одеяло Михаила Ивановича, огонь перекинулся на одеяло полкового комиссара, и тут же запылала покрытая свежим лаком вагонная перегородка.
Михаил Иванович быстро задохнулся и запомнил только, как уговаривал полкового комиссара:
— В тот конец беги! Меня не вытащишь, и сам ни за понюх табаку…
И еще он запомнил увесистый мат полкового комиссара, топтавшего одеяла на полу и подушкой, зажатой в той никчемной левой руке, сбивавшего огонь со стены.
Когда он пришел в себя, комиссар сообщил радостно:
— Огонь я сбил, но, понимаешь ли, тут же обессилел и, падая, схватился за какой-то рычаг, и поезд встал. Прибежали с руганью, и вот что я от них узнал: не в том вагоне мы едем. Понял?
— Не совсем.
— Нас, понимаешь ли, хотели посадить в мягкий вагон, последний в санитарном поезде, а поместили в прицепной, за «пульманом». В общем, наш вагон только до Кинешмы идет…
— Ерунда, как-никак мы казенное имущество, найдут. В армии не только полковых комиссаров — брезентовых рукавиц нельзя списать без предъявления. Ты другое скажи, главное, — весь огонь-то погасил?
— А как же.
— Нету у тебя солдатской сметки. Хоть бы самый паршивый фитиль оставил. Курить теперь как будем, ведь спички сгорели…
Ехали в темноте, где-то маневрировали, стояли. Ранним утром в вагон зашла пожилая женщина с ведром, уборщица.
— Ой, милые! Как же вас тут оставили?
— Как оставили? Мы же едем…
— Никуда вы не едете, в тупике стоите. На завод вагон вертают, ремонтировать после пожару. Он правительственный… А санитарный давно ушел.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
