?
Так вот, здесь не кормят вообще – по крайней мере, в общепринятом смысле. Трубка в глотку – и принудительное кормление под присмотром врача, дважды в день. Витамины, глюкоза – да, но не во фруктах и не в шоколаде. Все полезные вещества я получаю в виде инъекций. Так что нет ни вилок, ни ложек, ни косточек, чтобы что-то с собой сотворить.
И все здесь мягкое, в этой камере смертников, мягкое и упругое, как в манеже для грудничка. Пол мягкий, стены мягкие. Не дай бог упаду, расшибусь. Не дай бог, стану биться башкой с разбегу.
Одежду мою забрали, а другую так и не выдали. А то мало ли, вдруг удавлюсь или еще что придумаю. А здесь правильный климатический режим, в этой камере, идеальная температура и влажность. Мне надсмотрщик так и сказал: «Не волнуйтесь, вы здесь не простудитесь». Очень вежливо так. Я не понял, издевался он или нет. Может, правда думал, что я боюсь простудиться. Они тупые, надсмотрщики. Но очень здоровые. Говорят, многих из них отключают под заказы «налево», втихаря, прямо здесь, в тюремной операционной, а они даже не врубаются, зачем их туда вызывают…
Всем удобнее, что я голый. И от камер ничего невозможно скрыть, и врачи сразу могут оценить состояние тела, кожных покровов… В первый день я им сказал, что стесняюсь, попросил выдать что-нибудь, чтоб прикрыться, трусы или хоть набедренную повязку. Медсестра – уродливая такая и жирная, ей-то точно операционная не грозит – только фыркнула: «Вам тут стесняться некого». И так глянула, будто это труп в морге у нее трусы попросил. Ну конечно, для нее я ведь уже, считай, мертвый, а трупы наготу не скрывают.
Так что врач приходит – я голый. Камеры на меня смотрят – я голый. Адвокат говорит, что есть шансы на оправдание, – а я голый сижу и слушаю. Ощущение – как во сне, когда снится, что без штанов пришел на работу. И все смотрят, и стыдно, и страшно… Почему, кстати, в этих снах так страшно быть неодетым?
Единственное, что на мне есть, – это такие специальные насадки на пальцах и пластина на зубах. Чтобы не исцарапал себя и не искусал. Чтобы никак себя не испортил. От пластины неприятный привкус во рту – но, в принципе, я уже к ней привык. И еще я от нее слегка шепелявлю – впрочем, разговаривать мне здесь особенно не с кем, разве что с адвокатом, а ему все равно, выговариваю ли я звук «с».
Мой адвокат говорит, что есть шансы на смягчение приговора или даже на оправдание. Он говорит, что отправил дело на пересмотр и скоро будет вердикт. И что напрасно я паникую, и что зачем же так нагнетать, у нас правовое трансгуманное общество, людей не приговаривают к высшей мере за все подряд. И лучше мне просто пока вести себя хорошо, и не давать им ни малейшего повода для претензий, и подставлять свою вену для полезных инъекций, ну что мне, жалко, что ли, сам же здоровей буду, а потом меня переведут в обычную камеру или даже отпустят. Только мне нужно выбросить из головы все эти ужастики про нормативы для судей. Нет никаких нормативов, это он мне как адвокат говорит. Он говорит, говорит…
