— И родила — Витьку…
— И родила Витьку. Нет, попервоначалу он был парнишка как парнишка: улыбчивый, смышленый, а уж добрый-то! Поверите — «мама» в пять месяцев начал произносить! Уж как она ему радовалась, Зинка-то, своему Витьке: маковым цветом цвела! Горе-то началось потом, когда Витьке исполнилось годочка три, а может, и четыре. Я-то постоянно была рядом и все видела… Захворал, короче говоря, Витька. Да такой непонятной болезнью захворал — профессор из Москвы определить не мог, что это за болезнь! Верней сказать, определить-то он определил, а вот насчет того, чтобы вылечить… Нету, говорит, таких моих возможностей, наука, говорит, до того еще не дошла, чтобы лечить такие болезни… Не иначе, говорит, помрет вскорости ваш младенец. Мне и то такие слова было слышать надсадно, а каково матери, Зинке то есть? Кузьминична, плачет, что мне делать, смысла, говорит, в моей жизни без моего Витьки нет никакого, и самой жизни без него мне не надобно! Ну, а я-то откудова знаю, что делать? И тут-то меня вдруг осенило. Да что делать — тут что угодно сделаешь, лишь бы избежать этого горя неслыханного — смерти дитяти! А вот, говорю я Зинке, не сходить ли тебе со своим неописуемым горем к бабке Воробьихе? Жила в Овсянке в ту пору бабка Воробьиха, про которую говорили, что она — колдунья; да и сама Воробьиха насчет этого никак не возражала. Многие деревенские, да и приезжие из города тоже шастали к этой Воробьихе по всяким своим надобностям… Говаривали, что многим то шастанье помогало, а только чем и как оно помогало — про то я не ведаю… Ну и вот, говорю, снеси-ка своего сыночка к Воробьихе. Понятно дело, что в тот же самый день Зинка завернула своего несчастного сынка в одеяльце и отправилась.
— И что же, помогло?
— Да в том-то и дело, что помогло! Хотя — уж лучше бы не помогло: уж лучше бы этот несчастный Витька помер тогда во младенчестве, чем так-то… Ох, горе ты мое горькое, грех мой неумолимый!
— Да в чем горе-то? Ведь помогло же!
— Помогло… Да, на первых порах помогло, то есть Витька перестал чахнуть, стал опять улыбаться, лопотать и все такое. Но к семи своим годам… Нет, он все так же оставался смышленым да веселым, а только перестал расти! Вообрази, мил человек, взял и перестал расти! Нет, даже не совсем так: что-то одно у него все-таки росло, а что-то другое — совсем перестало! Вот горе так горе! Уродливое дитя! Кузьминична, плачет Зинка, присоветуй, что мне делать? Уж я, говорит, и профессору его показывала, моего Витьку, и всяко-разно — да все без толку! А бабка Воробьиха к той поре померла…
