Потом я сидел в лагере, немного, и вышел на свободу, не отсидев полные четыре года. Дальше я стал терпеть поражения на личном фронте. Я не мог ужиться со своей дотюремной подружкой Настенькой, перебрал какое-то количество женщин, но совместной жизни с ними не получилось. Мне бы, дураку, понять, что за тюремные годы я обвенчался с тюрьмой и ушел в духовное одиночество, и смириться бы мне. Но я не прекратил идти по прежней, дотюремной дороге. Я познакомился с модной актрисой, женился на ней, в возрасте шестидесяти трех лет родил сына, а в возрасте шестидесяти пяти лет — дочь. Но все же семья вскоре сломалась, и я не очень препятствовал, чтобы она сломалась. Теперь я понимаю, что мне больше всего на свете хотелось одиночества. Одиночество обыкновенно представляют как несчастье. Когда я был молодым человеком, у меня была дурная привычка вечно жить вместе с женщинами. Так от женщине к женщине я и дожил до моих пятидесяти восьми лет, когда меня арестовали. Внутри этих пятидесяти восьми лет я не раз испытывал роскошное удовольствие от случавшихся вдруг пауз, в которых на меня спускалось блаженное одиночество, но я обыкновенно считал это удовольствие естественным желанием отдыха после сложных женщин.
Я давно заметил, что путешествовать лучше одному. Когда ты путешествуешь и сразу же обсуждаешь со своим спутником пейзажи и приключения, то часть впечатлений ты делишь надвое и тебе достается половина, а части впечатлений ты вообще лишаешься из-за глупого бормотания подруги или друга у плеча. А куда-то ты не свернешь, потому что он или она не хотят… Так же и в жизни.
Нужно иметь дистанцию с человечеством. Семья начинает говорить на рассвете и безостановочно болтает глупости от раннего утра до поздней ночи. Дети несут трогательный вздор, жена красиво или некрасиво сидит, лежит, стоит, идет вся в движении в туалет или в ванную. Метафизические миры боязливы, они не любят детей и жен. А ты, конечно, нуждаешься и в детях на твоих коленях, и в жене, плачущей или улыбающейся. Что выбираешь ты, о Эдуард Лимонов?
Я выбираю одиночество, поскольку мне нужен выход в метафизические миры, куда ни вдвоем, ни втроем, ни вчетвером входа нет. Только одному. Даже и вопрос «как быть?», «как поступить?» не появляется перед тобой. Ты поступаешь ровно так, как поступали до тебя очень немногие.
Зато, когда ночами приходят чудовища (а они обязательно приходят к таким, как я), то не оказывается рядом теплых детей, чтобы их отогнать. Это плата за роскошное одиночество — рык чудовищ над подушкой наглеца, отважившегося нарушить мировой порядок. Страшно. Но ты же этого хотел.
