Он понял: это испуг захватил его здесь, в полуночном поле, подавленного, не знающего, как выбраться на дорогу спасения. В укоротившемся мире, в который его втиснула судьба, образовалась пугающая пустота, и не за что было уцепиться, чтоб обрести уверенность. Саша? Мария?.. Ничем, ничем не могли они помочь. Он и за них в ответе. Он испытывал слабость, пропало нетерпенье, совсем недавно вызывавшее в нем готовность сопротивляться тому, что мешало.
Он защищался от напавшего на него чувства одиночества. Это требовало сил неутомленного сердца, невымотанных нервов. «А как вымотало всего! Одуреешь: у нас в тылу немецкие машины на шоссе!.. У себя в тылу — пулемет в меня!.. Одуреешь… одуреешь…»
И подумалось о смерти. Мысль об этом не испугала. «Я-то что ж… И помереть не то чтоб уж так страшно. Но смерть, чтоб в дело. Это, как и работа, чтоб в пользу кому… Ну, Дуне чтоб полегчала жизнь, девке моей да хлопцу моему, землякам, людям всем, — шел и размышлял Данила. — Война штука такая, могу и не остаться в живых, понимаю это». Он тяжело перевел дух. «Нет, этого я как раз и не могу. Она вот, голуба, может, останется, ну он, Сашко, останется, девка моя, хлопец останутся, и земля моя останется, и все, что на ней. И я, выходит, в них останусь. Хоть три раза меня убей, Гитлер проклятый! Хоть пулей, хоть бомбой, хоть веревкой на шею. А останусь. Так или так, а останусь…» Перед ним стояла его деревня. Почему-то увидел ее в летний полуденный час. Он смотрел в солнечное небо, потом опустил заслезившиеся от света глаза, и в них ударил тот же солнечный жар — большое колосистое поле, полное золотых крупинок хлеба, стлалось перед ним.
Он становился прежним, настойчивым, уверенным. «Ты вот, Гитлер, побил меня сейчас. Это точно, побил. А все одно, сила во мне не убавилась. Потому и иду. И этих вот веду». Он говорил, ни к кому не обращаясь, это были думы, выраженные вслух, чтоб сам их услышал, только так мог он постичь их смысл. В сердце накипало, накипало, и чем хуже чувствовал себя, тем больше разжигалась злость. «Э, рыжий, вожжи распустил… Это тут я один, тут. А там, — в сторону качнул головой, — там все мы! И не пугай меня, Гитлер. Сердце мое еще не обносилось. Ничего. Колотится. Мы еще сшибемся с тобой. Крепко сшибемся».
— Выберемся из окружения, — почти выкрикнул Данила.
О чем это он? — понимала и не понимала Мария. «Окружение?» Что выражает это слово? Даже Саша услышал ее дрожь. Он взял ее за руку, испугался: что с нею? Мария хотела представить себе это окружение, и не могла. Но ведь там, в городке, говорили о какой-то «щели», даже о поезде говорили.
