Немцы продолжали перекликаться. Они перекликались громко, безбоязненно, уверенно, как у себя дома. «Дают, сволочи, знать, что они победители, а мы побежденные. — Данила скрипнул зубами. — Посмотрим. Мы будем вот так же кричать на ваших, сволочи, германских дорогах, на ваших, сволочи, улицах. Увидите. Увидите!..» Он верил в то, что подумал, он не мог не верить.
Данила подал знак, и Саша с Марией, бесшумно ступая, вслед за ним отходили в лес.
4
Машины тронулись, услышал Данила.
Рокот моторов отдалялся, потом пропал вовсе, и это значило, что немцы уже далеко отъехали и что он, Данила, тоже ушел далеко от шоссе. Но немцы знали, куда им ехать, а он теперь не представлял, направиться куда.
«Подымлю. Дымишь когда, проворней думается». Данила вытащил из кармана кисет. А нет, все равно, ничего такого, ясного, твердого в голову не приходило. Немецкие машины ни на минуту не оставляли его мыслей.
Темнота постепенно накрывала землю, деревья, словно все было лишнее, только проступившие звезды оставались нетронутыми, и далекий негреющий жар их лежал под ногами.
Данила двигался потерянный, надломленный. Неизвестность держала его в напряжении, и он ничего не мог поделать, чтоб ослабить это напряжение, успокоиться. Его вдруг осенила догадка. «Данила, Данила, черт рыжий! Вон ведь как оно выходит. Пробил немец нашу оборону и вырвался на восток, в тыл нам. Ну, так. И жать бы ему дальше. А нет. Обратно повернул. Вот, рыжий, и кумекай: не на своих же идет, там, впереди, значит, бьются наши, не отступают, значит, и норовят немцы ударить еще и сзаду, с тылу. Чего ж тут понимать. Дурья твоя голова. Точно, впереди наши. Сразу видно, не военный ты человек, Данила. Тебе в земле копаться, хлеб пахать. А ладно. Меня, немец, и на войне не проведет. Он идет. И я иду. Раз там наши. Слыхал же, светало когда, отдаленный артиллерийский гул. Значит, какой-никакой, а был бой».
Синяя тьма уже слила все, и мир, утративший свет и простор, казался тесным, безмолвным.
Лес вдруг пропал: рванул свободный ветер. «Вышли в поле», — догадался Данила. Он сделал шаг. И второй, и третий. Во мраке лежало поле, наверное, поле — ничто не мешало движению. А за ним — река. Так по карте. Глаз у него верный, памятливый. После реки придется идти наугад — у того лейтенанта последний лист карты обрывался на реке, река выходила в самый обрез карты.
Данила не виден в темноте, лишь по огоньку цигарки, то вспыхивавшему, то тускневшему, можно определить, где его рука, где рот. Он курил, курил. Еще раз затянулся, задержал в себе дым, и швырнул окурок. Окурок не успел описать полукруг, как вверх взлетел лихорадочный свет ракеты. Ракета распахнула перед глазами выхваченное из мрака поле. Поле было видно все, от края до края. Оказывается, оно покрыто редкими и низкими, уже оголенными кустарниками, будто огромные ежи. Данила припал к земле, Саша и Мария вслед за ним тотчас бухнулись возле куста. Вдалеке, увидел Данила, разбросанные, приткнувшиеся к купам деревьев хаты, словно тоже искали, куда б укрыться от этого ужасающего света. И оттуда, из селения, ударил пулемет.
