Саша кивнул: рана. В кивке этом было и другое: чепуха.
— Немец печатку поставил. Чтоб не потерялся хлопец. До свадьбы, говорится, заживет. А и невеста подождет, а? — лукаво подмигнул Марии. Кончим вот войну…
Он вынул из кармана штанов обрывок газеты, кисет, послюнил край бумажного клочка, в который насыпал махорки, свернул цигарку, скрепил и сунул в зубы. Цигарка получилась толстая, как его палец. «Ну и ну…» удивленно смотрела Мария. Данила уловил ее взгляд.
— Что для солдатской жизни надо? — Чиркнул зажигалкой. — Хлеб, вода, дым. Ну, сколько-то дней можно и без хлеба. Не помрешь. И без воды. Обратно же не помрешь. А без дыму… на другой день загнешься…
С видимым наслаждением сделал Данила глубокую затяжку и долго не выпускал дым, потом медленно, тоже с удовольствием выпустил. Еще затяжка, одна за другой, казалось, весь он поглощен этим, ничего, кроме этого, не существовало. Он сжал губы, обкуренные, желтые, будто на них падал отсвет рыжих усов.
— Сашко, доставай котелок. Вон там, — движением подбородка показал на короткую двухвершинную сосну над обрывом. — Когда проходили, приметил понизу, у спуска, озерко. Метров сто отсюда. Мотай. Кипятком закрепим дело и двинем. Мотай.
— И я с ним? — несмело поднялась Мария. — Бинт-то загрязнился как… — легко прикоснулась рукой ко лбу Саши, и на ладони остался след пыли. — Постираю, и опять перевяжем. Можно?
— Дело, голуба, дело.
Они спустились с обрыва. Овальное, затененное, лишенное блеска, лежало перед ними озерцо.
— Садись, Сашенька.
Мария осторожно, как когда-то показывала ей мать, сматывала бинт с его лба. Над виском чернела ранка. Горестно сложила руки:
— Сашенька…
Саша поднял голову. Она увидела, у него серые, как булыжники, глаза. Может быть, в них была грусть, жалоба, может быть, злость.
— Рана как рана. Да и не рана вовсе. Это когда больно, тогда рана. А так, пустое, — смущенно проронил он. Он все время смущался, когда говорил с ней, когда смотрел на нее, и Марии было смешно.
«Сердце у него такое же чистое, как это небо над головой, — подумала она. — И ему должно быть легко от сознания этого. Но осознает ли он это?» Она не сводила взгляда с него, как бы искала подтверждения своей мысли.
Потом склонилась над водой, стирала бинт. Потом расстелила на валуне, выступавшем из воды. Валун тяжело выползал на берег, из-под лобастого камня пробивалась травинка и тянулась вверх. Сколько понадобилось сил и терпенья, — подумалось Марии, — и где взяла это тонкая травинка?
