Яшка пощупал поясницу и сказал, что он этого Машке никогда не простит. Он сам не знает, что с ней сделает!
Когда Яшка, наконец, закрыл рот, я вздохнул и оглянулся. Нас догонял худенький ишачонок. Он понуро тащил две корзины.
Было жарко до невозможности. Шел четвертый час экспедиции.
Я вскарабкался кобыле на спину. Кобыла тронулась с места. Я шлепнулся на землю. Маша пошла, ускоряя ход, совсем не туда, куда следовало. Мы бежали за ней, ругали ее, дергали за веревочную узду. Наконец проклятая кобыла забралась в густой тальник и встала.
И тут-то я опять оказался на ее деревянной спине. Усталый Яшка приволок мешок, в котором от частых падений все перемешалось. Слышно, как о дно кастрюльки звякали ложки и нож. Яшка тяжело дышал. Он пнул кобылу в ляжку и дернул за узду. Я поддал ей пятками в бока. Экспедиция продолжалась.
Яшка то отставал, то уходил далеко вперед, потому что Маша то вдруг прибавляла шагу, то плелась, как на похоронах. Я сполз на землю, стащил за собой мешок. Мне опротивело придерживать этот мешок, вихлять и подпрыгивать на Машкином гофрированном хребте.
Когда Яшка сел вместо меня и наподдал пятками Маше бока, она сбросила его и потрусила, вихляя задом, в дальние талы по ответвлению от нашей дороги.
— Машенька! Скотина! Чтоб ты сдохла! Иди сюда! — кричал он.
После наших попыток проучить кобылу и оседлать ее она снова удрала в талы. Стемнело. Пустившись вслед за самодуристой кобылой, мы перебирались через влажную травянистую ложбину.
И тут я споткнулся, упал и скатился на дно выбоины, которую, должно быть, вырыла весенняя вода. Левая нога оказалась подо мной, за ступню меня словно рванули. На лбу выступила испарина.
Когда я прихромал на Яшкин голос, он растерянно пробормотал:
— Эта старая дуреха потеряла мешок… Ты что?
— Так… споткнулся.
Мешок мы нашли в лохматом кусте.
Высыпали звезды. Я молча взял кобылу за повод и поковылял вслед за Яшкой. Мы вышли к дороге. Яшка, хотя он и натер ногу, порывался идти дальше всю ночь, «несмотря ни на что». Я еле уговорил его передохнуть.
Яшка разжег костер, чтобы сварить суп. Я свернулся калачиком и сунул нос в воротник телогрейки. Где-то рядом, в темноте, за кустом хрустела травой кобыла. Яшка привязал ее веревкой к своей ноге.
Утро было зябкое, прозрачное и росистое. Мы лязгали зубами и, полосатые от холода, пытались поехидничать друг над другом.
Выбрались мы на дорогу по высокой траве. Наши штаны почернели от росы. Компасом пользоваться было незачем: до города было рукой подать. Проклятая кобыла! Когда я взобрался Маше на спину, городок виднелся кучкой белых домиков. Посередине каланча, похожая на шахматную туру.
