— Кровь-то идет, эй, слышишь? Еще как идет. О гвоздь что ли? — Она не говорила — бормотала. Что-то в ее голосе было странное. Нервные, надрывные нотки зазвучали в нем — казалось, она пытается сдержать в себе нечто большее, чем это бормотание, — крик ли, плач?
«Будто немного не в себе, — сонно подумал бродяга, — хотя давно уж не в себе», — внезапно мелькнуло в его голове. Он снова зевнул и тут ощутил, как ее горячий язычок лизнул локоть. Усмехнулся:
— По-звериному, да?
— Капля. Капелюшечка, — хрипло, чуть нараспев сказала женщина, — раз — и нету. Сладко. Ты спи, лесной человек, спи. Заживет у тебя. Быстро заживет. — И она что-то неразборчиво забормотала себе под нос.
Боль в локте утихла. «Умеет заговаривать-то, — сонно подумал бродяга. — Вишь, как вылизывает. И запах… Да. Странный. Вроде как человек, а вроде… Жажда опять же. Там, у колодца… Голос…»
Голос Зовушки все более отдалялся от него, и слова, как капли, размеренно падали с ее губ, завораживая, дурманя и без того засыпающее сознание.
— Капля… Капелюшечка… Лесной… Спи…
Он уже засыпал, когда непослушная рука дотянулась до припрятанного в соломе сапога. Колышка в голенище не было. Только нож. «Выронил, что ли?» — с дремотным безразличием подумал бродяга. Ухватил нож и несколько раз с силой ударил женщину в такую белую, такую желанную грудь…
4
Ай-я открыла глаза.
Слюдяное окошко светилось ярким серебристым светом. Во дворе шелестела листва, где-то вдалеке занудно лаяла собака. В доме стояла духотища, и Ай-я невольно посмотрела на запертую на щеколду дверь. Вот бы отпереть! Ну хоть чуточку! Хоть на пол-ладошки! А лучше — выйти на двор, поглядеть, как там ее любимец. Тот самый. С пятнышком. Просто посидеть и поглядеть. Интересно, съел ли он принесенную Ай-ей траву? Съел, наверное. Он голодный. Утром, днем, вечером — всегда. Даже ночью. Мама говорила, это потому, что он маленький и ему надо расти. А еще потому, что кролики живут по ночам. Вот смешная — как же это, по ночам? Ай-я вздохнула. Вытерла ладошкой вспотевший лоб. Тело била мелкая дрожь, однако вовсе не от холода, — ночь была жаркой, и девочка без труда представила себя лежащей на разогретой печи. Очень уж разогретой. Ночная рубаха неприятно липла к ногам.
— Ма!.. — тихонько позвала девочка и, будто испугавшись собственного голоса, осеклась, смутилась, неловко ударила ладошкой по губам. Мама спит, без дела ее будить нельзя. А как хочется! Ай-я всхлипнула (почему-то хотелось плакать). Зажмурилась — из глаз выкатились две большие соленые капли и медленно поползли по пылающим от жара щекам.
