И вот она проснулась, с улыбкой, находясь еще во власти своих грез. Она проснулась, как просыпалась, наверное, каждое утро, томно потягиваясь и радостно улыбаясь, но увы… Стоило ей увидеть меня, как она в ужасе закрыла глаза, еще не в силах поверить в реальность страшной ночи. Охваченная отчаянием, она горько зарыдала. Ее горе глубоко взволновало меня, ее боль вдруг стала и моей тоже. Стараясь хоть как-то утешить бедное дитя, я мягко обнял ее, и она доверчиво спрятала свою голову на моей груди. Я ласково гладил ее волосы, шептал ей слова любви. И, о чудо, мои нежные слова оказали целительное действие!
Рыдания девушки стали утихать. Она еще всхлипывала, слезы еще струились по ее горячим щекам, но слабая улыбка уже раскрыла ее губы. Сначала мои пылкие слова любви удивили и даже испугали ее, но потом она с жадностью и восхищением ловила каждое слово и даже прижалась ко мне, робко, застенчиво, будто желая сказать: «Да, я твоя, я принадлежу только тебе, я люблю тебя!»
Потом она заговорила. Я с умилением и восторгом слушал, как она доверчиво и наивно раскрывала передо мной свою чистую душу. Я целовал ее глаза и губы, будто хотел выпить до дна этот нежно журчащий родник. Я готов был пожертвовать всем, чтобы это счастье продолжалось вечно. Потом она отдалась мне пылко и самозабвенно. Это было апофеозом нашей любви и счастья….
Как бы не хотелось мне прерывать этот пленительный сон, но время шло. Каждую минуту сюда могла войти Гамиани и отнять у нас последнюю надежду на счастье.
— Бежим отсюда, Фанни! Покинем скорей этот мерзкий дом! — воскликнул я, и, спустя несколько минут, мы, держась за руки, направились к выходу.
Уже у самых дверей я, не в силах перебороть искушение, вернулся, чтобы в последний раз взглянуть на нашу страшную покровительницу. Гамиани лежала, распластавшись на ковре, ее тело было покрыто пятнами крови и извержений, на лице блуждала порочная улыбка. Я стремительно повернулся и, подхватив Фанни, бросился прочь, чтобы никогда больше не возвращаться в этот страшный дом.
Время шло. Дни стремительно сменяли один другой, неся мне новые радости и огорчения. Моя любовь к Фанни наполняла их неведомыми мне доселе ощущениями. Случалось, что по несколько дней нам не приходилось видеться, и эти дни я считал безвозвратно потерянными. Я не мыслил себе жизни без своей юной возлюбленной и надолго впадал в меланхолию, если обстоятельства мешали нашим встречам. Но стоило мне только ее увидеть, как душа моя снова наполнялась счастьем. Однако даже в самые восторженные минуты тень Гамиани стояла рядом. Напрасно я убеждал себя, что Фанни не подпала под влияние злых чар извращенной графини, что пережитая вакханалия не наложила отпечатка на ее нежную душу, не оставила глубокого следа в ее памяти. Узнавший однажды вкус меда никогда не удовлетворится патокой. И, несомненно, Фанни, в конце концов, пресытилась бы моими ласками и захотела бы испытать то, что уже испытала однажды ночью.
