Вера в сверхъестественное вовсе не служит признаком слабого духа, – напротив, она твердо содержится и разделяется сильными, замечательными умами всех наций и времен. Святые Павел и Иоанн, блаженный Августин и Златоуст, Ансельм и Фома Аквинат, Лютер и Кальвин, Бэкон и Ньютон, Паскаль и Гизо, Кеплер и Лейбниц, Роте и Ланге, Эдвардс и Бушнелль – все они единодушно стоят против Юма, Штрауса и Ренана и представляют, чтобы не сказать более, гораздо сильнейшее основание в пользу сверхъестественного, чем эти рыцари новейшего натурализма; потому что все, что они противопоставляют вере, такой же древней и такой всеобщей, как и человеческий род, состоит, конечно, исключая давным-давно опровергнутые аргументы Юма, из новомодных априористических теорий и предположений.
Это предубеждение против чудес вполне исчезает при встрече с чудодейственной силой Христа; onus probandi ложится на тех, которые держатся противоположной точки зрения. Мы сказали, что Христос Сам, в сравнении со всеми обыкновенными людьми, бывшими до Него и после Него, есть чудо. Учение и жизнь Христа возвышаются не только над Его временем и нацией, но и в последующее время не только никто не превзошел их, но даже и не возвысился до них.
Сами Штраус, Ренан и Паркер не могут отвергнуть этого факта, составляющего чудо даже по пантеистической теории развития, так как она требует беспрерывного прогресса и усовершенствования человеческого рода. Чего же иного мы можем ожидать от такого удивительного лица, возвратителя жизни, виновника нового нравственного творения, основателя всеобщего и вечного царства истины и правды, как не чудесных дел, которые так ясно утверждаются как Его собственными свидетельствами, так и свидетельствами Его учеников? Верить в лицо Христа – значит верить в Его дела, точно так же как на вере во всемогущего Бога основывается вера в творение, которое есть и останется первым и величайшим чудом и камнем преткновения для натурализма. Кто отрицает возможность чудес, тот отрицает бытие единого живого Бога и всемогущего Творца.
Во-вторых, критическое основание теории мифа так же непрочно, как и философское, и составляет самый слабый пункт в сочинении Штрауса, которого справедливо укорял даже его учитель Баур в том, что он взялся критиковать евангельскую материю, не подвергнув предварительно критике само Евангелие. Чтобы устранить необходимость предположения, что Христос и апостолы были обманщики или обманутые, и чтобы предложить время, необходимое для образования мифа, Штраус должен был допустить появление канонических Евангелий почти на столетие позже христианства. Но Евангелия в то время уже повсюду признавались за канонические и как таковые употреблялись в церковной практике. Штраус должен идти здесь против многочисленного большинства патристических свидетельств в пользу апостольского происхождения этих Евангелий; эти свидетельства своим числом и важностью далеко превосходят все свидетельства, какие могут быть приведены в пользу какого-нибудь греческого или римского классика. Чувствуя силу единодушного голоса христианской древности и новейших критических исследований, Штраус порой готов был допустить подлинность Евангелия от Иоанна; но когда увидел ничтожный результат этой уступки, он скоро опять признал и это Евангелие подложным, а именно в четвертом издании своего обширнейшего сочинения. Но в пользу авторства Иоаннова свидетельствуют открытые древние «Философумены» Ипполита, из которых видно, что четвертое Евангелие уже в первой четверти второго столетия было в употреблении даже у еретиков-гностиков. Весь спор о происхождении и характере канонических Евангелий, спор, в который мы не желаем здесь входить подробно, со времени первого появления штраусовского сочинения в 1835 г. пережил шесть фаз своего развития, так что предположения доктора Штрауса относительно необходимости предварительных исследований об истинной, научной биографии Иисуса совершенно уже устарели. Что касается четвертого Евангелия в особенности, то, по настоящему состоянию спора, можно поставить единственную дилемму: истина или обман. Допущение бессознательного поэтического образования мифа достигло своего предела в последнем развитии тюбингенских критиков. Штраус допускает в этом случае даже сознательный, намеренный вымысел и философскую рефлексию, но доходит таким образом до крайностей бесславной теории обмана 82).
