За дверью находилось небольшое помещение, некий гибрид сеней и кухоньки – готовили здесь в дождливую погоду, в хорошую – на улице.
На полу, возле тумбочки с электроплиткой, лежало тело. Кто?! В следующий миг узнал безрукавку Марии Федоровны, разглядел седые волосы… Долго приглядывался – тело не шевелилось.
Если сюда заскочил зомбяк, тот самый или другой, и у входа занялся стар ушкой, Лариса ведь могла выскочить, убежать, спастись, и сейчас…
В глубине дома послышался слабый звук. Или почудилось? Пот катился уже не просто каплями, Николка чувствовал, как по спине, под рубашкой, сбегали натуральные струйки. И в глаза пот тоже попал, сразу защипало, навернулись слезы.
Он постоял, проморгался. Затем набрался решимости и резко пнул вторую дверь, ведущую в жилую часть дома.
Тут же шагнул назад, всмотрелся в дверной проем. Никого… Но значительная часть комнаты оказалась вне поля зрения.
Он просунулся в дверь медленно-медленно, осторожно. Словно хитрая мышь, пытающаяся своровать сыр из мышеловки, не захлопнув при этом ловушку.
Занавески были задернуты, но летние, легкие, пропускавшие достаточно света. Знакомый силуэт на фоне окна он разглядел.
«Лара!» – хотел позвать Николка, с пересохших губ сорвалось что-то невнятное и еле слышное.
Лариса обернулась к нему.
Огромные выпученные глаза он увидел сразу. Но мозг категорически не желал признавать увиденное: при таком освещении может примерещиться что угодно…
Он еще уговаривал сам себя, а пальцы уже нащупали шнур стартера. Лариса быстро приближалась. То, что недавно было Ларисой.
Ему хотелось закричать, дико заорать от несправедливости происходящего: так не бывает, так не должно и не может быть, зомби может стать кто угодно, но не она, ведь они… ведь у них…
Он дернул шнур стартера, но…
…ведь у них вся жизнь впереди…
…но пластиковый оголовок шнура выскользнул из потных горячих пальцев. А в следующий момент Николка почувствовал на лице и на шее пальцы другие – ледяные, неимоверно сильные, хотя прежняя Лариса была девушкой хрупкой.
Пила грохнулась на пол. Он пытался оттолкнуть, отодрать от себя это. Нич его не получилось, из разодранной щеки лилась кровь, из шеи тоже, Лариска всегда гордилась своими ухоженными ногтями, длинными, острыми – кошачьими, как она говорила…
Он наконец заорал во весь голос. И одновременно закрыл глаза, чтобы не видеть мерзкую окровавленную пасть и бельмастые выпученные глаза. Он не хотел умирать, глядя на такую Ларису.
