охотника до чужих жен по приказу Его Святейшества… Только не это!!! Просить пощады? Драться? Что
делать?!!
– Вон!!! – Голос художника грянул набатом, Франческо чуть не упал от неожиданности. – Вон
отсюда, распутник, блудник вавилонский! Убью! Вон!!!
Ученики расступились. Санти пошел на поэта, выставив вперед посох. Загоревшись надеждой,
Франческо сделал кульбит, проскочил под карающей палкой и рванулся на улицу – аж в ушах засвистело от
ветра. Он мчался по узкой улочке так, словно за ним гнались художник с учениками, призрак старого Санти
и Папа Римский в придачу.
Франческо Берни и вправду стал одним из лучших поэтов своего времени. Он прославился пьесами,
капитолями и бурлесками, был ехиден, злоязычен и беспощаден. Играючи, с блеском писал о налогах, чуме
и холере, желатине, угрях и прыщах на сиятельных ягодицах. И никогда в жизни ни одной строчки больше
не посвятил любви.
* * *
…Стоило хлопнуть калитке – мастерскую заполнил хохот. Мессер Санти смеялся светло и звонко,
ученики от потехи катались по полу, даже младенец, призванный изображать ангелочка, заливался, разевая
прелестный ротик. Озорница-служанка кружилась по мастерской, хлопая в ладоши – ей понравилась эта
шутка. Наконец недотепа Джулио опрокинул старинный кувшин и веселье унялось потихоньку. Художник
утер раскрасневшееся лицо и кивнул:
– За работу, дети мои, солнце не ждет!
И мгновенно хаос потехи обратился муравейником дельных хлопот. Два этажа дома заполнились
топотом и голосами. Кто-то растирал краски, кто-то грунтовал и пропитывал маслом холсты. Старшие
возились с подмалевками, Джулио уже доверяли рисовать ангелочков и прописывать драпировки. Сам
художник работал в большом зале – том самом, со стеной, занавешенной голубой тканью. Сперва он сделал
несколько набросков итальянским свинцовым карандашом. Малышу дали яблоки, сливы и позволили играть
на полу сколько хочется, а мессер Санти наблюдал за ним и отбрасывал на бумагу то движение пухлой
ножки, то улыбку, то завитки кудрей. Наконец ребенок устал, закапризничал и служанки унесли его в
женский покой. И пришла Форнарина. Спокойно, привычно встала в солнечный круг, развязала пояс серого
платья, чтобы ткань опустилась волнами, распустила тяжелые косы… Художник смотрел в восхищении на
текучесть движений любимых рук, на чуть заметные тени у черных глаз, на осколки смешинок, все еще
