Вот и последний подъем, впервые открылась глазу центральная усадьба ранчо — в миле впереди и тысячей футов выше. В кольце тополей стояли вкруг главного дома ветряк и цистерна с водой, там и сям навесы, корали, сарай, барак и другие постройки поблизости, все они располагались на ровном пространстве над высохшим руслом, именовавшимся рекою Саладо, где густая струйка едва вилась меж берегов.
Дедушка затормозил, выключил мотор и посидел немного, оглядывая свой дом, и выражение его обветренного продубленного лица было печально и тревожно.
— Все выглядит как всегда, дедушка, — сказал я. — Как в прошлом году и еще годом раньше. Как положено.
Он распрямился, закусил сигару, протянул большую мускулистую руку и положил ее мне на плечо.
— До чего я рад, Билли, что ты приехал.
В этот миг я готов был отринуть свой иной дом, покинуть мать, и отца, и сестренку, и всех своих приятелей и провести оставшуюся жизнь в пустыне, завтракать кактусами, пить кровь в час коктейля, дозволяя яростному солнцу прожигать мою шкуру и душу. С радостью бы я променял родителей, школу, диплом колледжа и карьеру на одну надежную верховую лошадь.
— Если ты позволишь, я обратно не поеду. Никогда не вернусь. Буду жить тут и работать на тебя до конца своей жизни.
Старик рассмеялся.
— Хороший ты парень, Билли. — Он обнял меня за плечи. Мы рассматривали ранчо еще с минуту, потом дед поднял руку и показал на Ворью гору: — Вон где мы будем завтра. Надо искать меринка. Заночуем в старой хибаре, и я покажу тебе львиные следы. — Он включил зажигание, мотор заработал.
В этот момент я заметил хвосты трех реактивных самолетов, тянущиеся с севера, эти белые полосы сверкали на чистом ясном голубом небе.
— Три реактивных, дедушка, — показал я ему. — Видишь, там, высоко-высоко? — По-моему, были они даже красивей, чем грифы.
Старик не разделил это мое впечатление.
— Вторженцы, — пробормотал он, и улыбка сошла с лица. Снова улетучилось его хорошее настроение. Больше мы и не разговаривали, пока ехали к усадьбе. Поставив машину под деревья, дед молча пошел в дом, не обращая внимания на собак, которые прыгали на нас с радостным лаем. Волчица — крупная немецкая овчарка — кинулась мне на грудь и облизала лицо своим влажным языком, а пара щенков, которых я прежде не видал, скакали и кувыркались вокруг словно одурелые.
Вид, запах и звук всего здешнего был мне чуден; толстые деревья со стволами, подобными ногам гигантских слонов, и купами пронизанных светом, шепчущихся, зелёных-зеленных листьев; ветряк со стоном и звоном поворачивался и качал отменную холодную воду из скалы; верховые лошади фыркали над поилкой в корале; дойная корова мычала, куры беспокойно кудахтали; обиженный крик грудного ребенка доносился из мазанки, в которой жили Перальты. А лучше всего было зрелище главного дома с его толстыми саманными стенами и с квадратными оконцами, похожими на бойницы форта.
