Вступили в кораль, где по-прежнему томились лошади, хотя ворота на выгон были открыты. Наши кони ждали зерна. Мы задали каждому двойную порцию, потом взнуздали. Седлать их я не стал.
Сперва вспрыгнул на Крепыша, высокого гнедого жеребца — раз он самый своенравный и самый быстрый, нужно поскорее с ним управиться. Жеребец плясал подо мной, нетерпеливо храпя и перебирая копытами. Я развернул его к воротам, он сразу рванулся вскачь, и я не пытался его сдерживать. Как только миновали ворота, он помчал вовсю, вытянув вперед голову и шею. Ветер ударил в лицо, я коленями обхватил коня, свободной рукою вцепился в гриву и не препятствовал ему. Мы понеслись в багряных сумерках напрямик в сторону южного забора, по низкорослой жесткой пожелтелой траве, через бугры, через иссохшие оросительные канавы.
Слезы радости выступили у меня на глазах, вызванные ветром, нами же созданным. Темная полоса забора приближалась, и на миг охватила меня сумасшедшая мысль: заставлю-ка коня перемахнуть его, этот забор, погоню в горы и никогда не вернусь.
Но оба мы сообразили иначе. В последнюю секунду я прижал повод сбоку к его шее, и мы резко свернули вправо, взметая дерн кусками. Искры освещали темень, когда железные подковы царапали по камням.
Теперь мы мчались на запад, к неясно видневшемуся широкому руслу Саладо. Вновь стало искушать меня видение: желтые глаза, волшебный родник под скалой и поджидающий нас на взгорье лев. Конь — тысяча фунтов мышц, костей, крови, нервов и души — жадно скакал к этой судьбе, едва касаясь земли.
Но во второй раз я отбросил безумную идею. Мы опять взяли вправо, галопом на подъем к коралю и сараям, к дому и старику, к дороге, что связывала нас с человечьим миром. И знал я, что никогда не сделаю того, о чем мечтаю, — до конца своей жизни.
Три круга по выгону проделал я на чудном коне, пока не заметил, что он стал уставать. Я перевел его в галоп полегче, на рысь, на шаг. Остановился у ворот кораля, соскользнул на землю, быстро прочесал высокого жеребца скребницей, снял уздечку и отпустил его на волю, хлопнув по боку. Он отпрянул, фыркая от наслаждения.
Когда я управился с Голубчиком и Разлапым и побрел к своему пристанищу в бараке, приятная истома проникла в мои кости и мускулы, и я снова готов был заснуть. Один из псов залаял с веранды, но, унюхав меня, смолк. Крупные августовские лягушки трещали в канаве, неведомые птицы посвистывали в густых кронах тополей, и филин, наш филин, высказался единожды из своей обители в дупле близ реки, напугав кроликов и земляных белок, суетившихся в ночном мраке.
