Я тогда еще не созрел для преступления, но нащупал дорогу; у меня не было готового ответа, но я уже задал себе мудрый вопрос.
Сейчас я вам объясню, гражданин Евтимов, причину мрачных воспоминаний. Я бы не отнимал у вас драгоценное время, если бы не был корыстен. Поверьте, я не только не виню Анелию, но и глубоко ей признателен! Если бы ее наивность и романтичность одержали верх над эгоизмом, если бы она свое умение жить роскошно поменяла на скромное благополучие, то что бы стало со мной? Превратился бы в поглупевшего, заплывшего жиром скучного чиновника, который работает по восемь часов в день лишь для того, чтобы иметь право на восемь часов сна? Но тогда бы талант, которым так щедро одарила меня природа, увял, моя воля и разум — разрушились, чувства и восприятие — атрофировались, а сам я стал бы жалкой засушенной мухой, брошенной в паутину судьбы. Безвольным донором добра, которое в свою очередь существует по прихоти фортуны и питает зло.
Я чувствовал себя бесконечно обязанным Анелии за то, что мне не удалось ее бросить ни тогда, ни позднее, в пору моего пагубного восхода. Уже в той убогой гостинице с провисшими занавесками я знал, что моя супруга нужна мне навсегда, точно так же, как каменщику необходим мастерок. С ее помощью я сумел обмануть себя, и она окончательно сняла с меня вину. «Даже если я устрою скандал, — думал я, — даже если Анелия откажется от парикмахера, она легко поменяет красивые руки Пепо Нежного на быстрые ноги какого-нибудь футболиста. Разумнее наплевать на ее сладострастие… и почему бы мне не познакомить ее с моим любимым директором? Ведь он падок на брюнеток!» За пять лет, гражданин Евтимов, я добился того, о чем другие мечтают всю жизнь. Но я все еще был мелкой рыбешкой, не дорос до настоящего подвига…
(8)
Вы предупреждаете, что в моем распоряжении лишь пять минут? Понимаю и наконец вкратце отвечу на заданный вами вопрос. Но позвольте сначала принять таблетку рудотеля. Не беспокойтесь, гражданин Евтимов, тюремный врач не отказывает мне в этом безобидном удовольствии и выдает еженедельно по семь таблеток — наивный человек, он боится, как бы я не отравился. Я действительно расстроен. Всегда, вспоминая о Марианне, я испытываю необходимость в поддержке, в чем-то успокаивающем. Моя дочь — моя незаживающая рана, что-то вроде перенесенного душевного инфаркта…
Вы всматриваетесь в эту сердцевидной формы табакерку? Последние два года я держу в ней лекарства. Мне подарил ее Пранге; он утверждал, что она очень старинная, сделана из кавказского серебра и принадлежала фамилии Розенкрейцер и на ней выгравированы оккультные знаки. Эти магические символы мне не помогли, но я ни за что бы на свете не расстался с этой вещицей, так как в ней заключено все спокойствие, оставшееся мне в жизни.
