Гончая. Гончая против Гончей - Владимир Зарев

Я понимаю, что мое прозвище — всего лишь метафора, но чувствую, что в этой метафоре сокрыты и ирония, и неприязнь. Если мне удастся разгадать тончайший ее смысл, я, наверное, стану понятнее сам себе, узнаю нечто такое о своей подлинной сути, что давно известно другим… Так постепенно мною овладевало то тревожное любопытство, которое испытывает больной к выписанным лекарствам.

И вот после того, как я просмотрел одну специальную книгу о собаках, мне стало ясно, что гончая принадлежит к особой породе и отличается удивительным упорством в преследовании зверя. Ее нервное возбуждение во время охоты настолько велико, что в сочетании с упорством достигает почти полной бесстрастности. Гончая не испытывает ненависти к зверю, которого гонит, она просто подчиняется природному инстинкту, и в поимке заключен смысл дарованной ей жизни. Эта собака навечно обречена природой преследовать и ловить. Выражаясь современным языком — это ее карма.

Внешне гончая удивительно элегантна. У нее сухое, поджарое туловище, небольшая, чуть вытянутая голова и удлиненные конечности. Что-то грациозное и уродливое чувствуется в ее гибком теле. Это — чистокровное животное древнего происхождения, однако словно вобравшее в себя все гротескное, необычайное и лучшее от случайно скрещенных пород. Гончая быстра в беге, бесстрашна, по-своему благородна и преданна человеку. Она способна страдать за человека!

Я сижу в своем кабинете на втором этаже, точу горсть карандашей и спрашиваю себя: «Неужели это и есть я?»

Уже май, но холодно, как в декабре. Из-за затяжного циклона на Софию шквалом обрушилось ненастье. Туман кажется грязновато-желтым, он словно отяжелел от бензиновых паров, крыши соседних домов слезятся. Весна мне в тягость, я жду лета, погрузившись в летаргический сон, а через четыре месяца ухожу на пенсию. Думаю, что свобода меня убьет, но это будет долгая и приятная смерть. Я буду умирать медленно, никому не нужный, как заржавевший и выброшенный на свалку автомобиль.

Шеф мрачен (наверное, его скрутил ишиас), он играет очками, а у него восемь диоптрий. Как-то он признался, что без очков мир для него растекается в бесформенное пятно, усеянное тенями. «Когда я снимаю очки, — сказал Шеф, — мне будто видится душа человека — свет, обрызганный мраком и грязью…» Шеф немного мистик (работа делает нас такими) и увлекается современной космологией. Он один во всем Управлении выписывает журнал «Космос» и газету «Орбита». Любит говорить о «большом взрыве» и о теории Стивена Холкинса о «черных дырах». По его мнению, «черные дыры» несут в себе духовность и означают высшее одиночество вселенной. Мне кажется, что именно злополучной близорукостью объясняется связь его подсознания со всем чужедальним и необозримым.