Все здесь было в страшном беспорядке: мебель разбросана и поломана, с единственной, стоявшей в углу, кровати, тюфяк был сброшен на середину комнаты; на одном стуле валялась окровавленная бритва; в камине оказалось две или три густых пряди седых волос, вырванных, по-видимому, с корнем; на полу были найдены четыре золотая монеты, одна топазовая серьга, три большие серебряные ложки, три маленькие из поддельного серебра и два мешочка, в которых оказалось около четырех тысяч франков золотом. Выдвинутые из комода ящики были, очевидно, опустошены, хотя в них оставались еще некоторые вещи. Под тюфяком (не под кроватью) стоял небольшой железный сундучок, отпертый, с ключом в замке. В нем не было ничего, кроме писем и других незначительных бумаг.
Обеих г-ж Лэпанэ не было видно нигде, но громадное количество сажи, засыпавшее камин, обратило на себя общее внимание. Кто-то заглянул в трубу: к общему ужасу, в ней оказался втиснутый труп девицы Лэпанэ. На нем было множество царапин и ссадин, причиненных, без сомнения, насильственным втискиванием его в трубу, но вся шея несчастной была в синяках и носила явные следы чьих-то ногтей, что указывало на то, что смерть последовала от задушения. Тело матери было найдено на дворе, за домом; голова у нее была почти совершенно отрезана, так что отвалилась, когда подняли с земли труп, вообще страшно искалеченный.
На следующий день, та же газета привела несколько свидетельских показаний по этому страшному делу, виновники которого не были еще открыты. Все эти показания сводились к тому, что убитые вели очень замкнутую жизнь, слыли за особ довольно зажиточных. Ходили слухи о том, что старуха занималась ворожбою. Характера она была причудливого: рассердясь, однажды, за что-то на жильцов нижних этажей, она не стала более пускать никого, так что все квартиры давно уже стояли пустыми. Никто не навещал этих Лэпанэ; изредка только бывал у них доктор. Все окна на улицу, даже в самой квартире хозяйки, были закрыты ставнями почти постоянно; редко открывались и те, которые выходили на двор, исключение составляли лишь два окна, находившиеся в большой, задней комнате. Один из полицейских, подтверждая все сказанное свидетелями о слышанных громких женских криках, приходил к тому заключению, что из двух голосов, как бы споривших наверху, один принадлежал, несомненно, французу, потому что он, свидетель, явственно расслышал два слова: «sacre» и «diable». Еще один свидетель уловил восклицание:
