Наконец мы въезжаем собственно в Мюнхен, начинаем искать свою гостиницу, бабуля Сэди зычным голосом, для которого автомобиль тесноват, принимается излагать никому не нужную историю разных здешних зданий и сооружений, морочит нам голову россказнями о том, какие кварталы были уничтожены бомбардировками союзных войск, вот уж чему трудно поверить, больно чистеньким и современным выглядит все вокруг. Я замечаю, что руки ПРА непрестанно двигаются, она без конца сплетает, сжимает и выкручивает свои худые пальцы, до меня вдруг доходит, что она не произнесла ни единого слова с той минуты, когда ступила на родную землю. Я наблюдаю за ней украдкой. Надо же, как уставилась невидящими глазами в пустоту! И как бы вдруг разом жутко постарела.
— Ты что-нибудь узнаешь? — внезапно спрашивает бабуля Сэди, но тут же, осекшись, замолкает. Что она обращалась именно к своей матери, сомнения нет: никто другой из сидящих в этой машине здесь отродясь не бывал и не может что-либо узнать. Но ПРА не отвечает. Только все таращится прямо перед собой, ломает руки и дряхлеет, дряхлеет на глазах.
Впервые в жизни мне приходится ночевать в отеле, не вижу здесь ничего приятного, ведь бабуля Сэди помешана на экономии и, хотя наш вояж — ее затея, не может удержаться от намеков, во что ей все это обошлось, даром что гостиница, которую она выбрала, довольно убога, да еще нам приходится втроем спать в одной комнате. У бабули Сэди и ПРА тоже одна спальня на двоих, это для них, видимо, что-то значит, но что именно, мне чихать. Столуемся мы в дрянном гостиничном ресторане, здесь, если верить меню, многие блюда мерзость такая, что хуже не придумаешь, так прямо и называются — «Ворс»! Правда, Сэди утверждает, что это читается не «Ворс», а «Вюрст» и означает «Колбаса». Мама посмеялась: колбаса с ворсом, бр-р! Мне это все так испортило аппетит, что я смог съесть только один ломтик хлеба с обрезанной коркой. Сэди еще прибавила, что здесь, когда хотят сказать: «Плевал я на это», говорят: «Мне это не важнее колбасы». Папу такое выражение рассмешило, а по-моему, это полнейший идиотизм. Потом бабуля Сэди обратилась к ПРА, которая все молчала, открыла рот только один раз, чтобы обед заказать.
— Мама, — сказала она, странноватое слово в устах такой старухи, как бабуля Сэди, но она, видно, пыталась задобрить свою мамашу, развеселить ее, нельзя же было не заметить, как та ненормально онемела, — мама, помнишь песенку, которой ты меня когда-то научила, про Джонни Бёрбека? Ну, про того типа, который стал фаршем, упав в свою же мясорубку? Как там пелось, а?
