— Печень, — сухо бросила Лилипутка и унесла поднос, нарочито громко стуча каблуками.
Но у хирурга, зашедшего в палату после нее, было другое мнение. После минутного изучения фотографии он изрек:
— Полиомиелит.
— Детский паралич? — переспросил Грант и внезапно вспомнил, что у Ричарда III и впрямь была сухая рука.
— Кто это? — спросил врач.
— Ричард Третий.
— Вот как? Очень занятно.
— Вы знаете, у него была сухая рука.
— В самом деле? Я этого не помню. Я думал, он был горбун.
— Верно.
— Помню только, что он родился со всеми зубами и живьем ел лягушек. Что ж, как ни странно, мой диагноз оказался совершенно правильным.
— Да, меня даже оторопь берет. А как вы догадались?
— Честно говоря, я не могу этого точно объяснить. Наверное, по выражению его лица. Такие бывают у детей-инвалидов. Если он родился горбатым, то, возможно, именно этим, а не болезнью объясняется такое выражение. Я вижу, художник не изобразил горба.
— Да, придворным художникам приходилось быть весьма тактичными в подобных случаях. Только со времен Кромвеля их стали просить рисовать «бородавки и все прочее».
— По-моему, — промолвил хирург, задумчиво рассматривая шину на ноге Гранта, — Кромвель и положил начало тому снобизму наоборот, от которого мы страдаем до сих пор. «Я простой человек — и никакой ерунды». И никаких манер, изящества и благородства. — Он отвлеченно ущипнул большой палец на ноге Гранта. — В некоторых местах в Америке, как я слышал, политик может погубить свою карьеру, если на митинге станет выступать в пиджаке и при галстуке. Это считается чванством и высокомерием. А идеал — быть человеком из народа. Своим парнем. Выглядит совсем здоровым. — Последнее относилось к большому пальцу. Он снова сосредоточил свое внимание на портрете.
— Да, занятно вышло с полиомиелитом. Возможно, так оно и было на самом деле — отсюда и сухая рука. — Хирург не уходил и продолжал вглядываться в фотографию. — Да, очень интересно. Портрет убийцы. Он подходит по типу, как вы считаете?
— Типа убийцы не существует. Люди убивают по слишком различным причинам. Но ни по собственному опыту, ни по архивным делам я не могу вспомнить ни одного убийцу, похожего на него.
— Конечно, в своем классе он был вне конкуренции. И в средствах, очевидно, совершенно неразборчив.
— Да.
— Однажды я видел, как его играл Оливье. Само олицетворение зла. Он играл на грани гротеска, но не переступая ее.
— Когда я показывал вам портрет, — спросил Грант, — не сказав, кто на нем изображен, вам приходила в голову мысль о злодействе?
