— Выпейте, — повторила она, — я развела спирт и добавила перец… Вы долго были на морозе… Выпейте.
Этот голос не просил и не приказывал — он убеждал, и я протянул руку и опорожнил стакан. Горло точно пламенем охватило, комната покачнулась передо мною и часто, лихорадочно дыша, я принялся набивать рот едой. Должно быть, это выглядело забавно, но она даже не улыбнулась.
Жар понемногу улегся. Сделалось хорошо, покойно. Я вдруг подумал, что с того момента, как мы встретились у фасада магазина, говорила только она, я не произнес ни единого слова. Я понимал, что надо поблагодарить ее, а потом извиниться и уйти. Мое положение, словно каламбур, было недвусмысленно двусмысленным.
Греться в чужой ванне, есть чужую пищу, спать на чужом диване, не зная даже имени человека, которому все это принадлежит, впрочем, имя я знал, но продолжал убеждать себя, что это неправда. Должно быть, альбом был подарен ее дочери или младшей сестре, или вовсе случайно оказался в чужой квартире, как это иногда бывает с вещами. Я убеждал себя, но не мог убедить, потому что знал, что нет у нее ни дочери, ни младшей сестры — только этот альбом с размытой надписью в уголке страницы. И еще я внезапно вспомнил о ключах, оброненных в десяти метрах от тропы, о непокрытой голове и легком пальто с большими квадратными пуговицами.
И я по-прежнему не мог вымолвить ни слова.
Женщина достала из шкафа подушку, синее шерстяное одеяло и положила на диван рядом со мною.
— Отдыхайте, — вновь повторила она, — я все равно не сплю по ночам…
И опять ни тени просьбы или приказа, только мягкое неотразимое убеждение. Она сказала, и я тотчас, как это ни нелепо, подумал, что и впрямь самое разумное, что можно сделать, — это лечь и, вытянув ноги под синим шерстяным одеялом, уснуть. К тому же спирт наполнил тело негой, ничего уже не хотелось — ни уходить, ни звонить, ни задавать вопросы. Я послушно лег и, накрывшись одеялом, почти мгновенно уснул. Спал я крепко, но впоследствии меня не раз посещало призрачное воспоминание, будто той ночью я на миг проснулся и тотчас снова погрузился в небытие. И мне до сих пор кажется, хотя я и не уверен, что в миг того короткого пробуждения я услышал шелест бумаги и ка- кой-то сдавленный тихий звук, похожий на плач.
Проснулся я от яркого света, затопившего маленькую квартиру. Со старых настенных часов на меня удивленно смотрел полдень. На журнальном столике, исторгая ароматный пар, стояла сковородка с посыпанным тертым сыром омлетом, из омлета выглядывали румяные ломтики ветчины. Она вошла и поставила рядом со сковородкой горячий чай и сахарницу.
