Выпил еще полстакана жидкости чайного цвета. Где они раздобыли такую гадость? Какое-то тоскливое тепло окутало тело. Ветер, блуждающий в темноте, уже не казался пронизывающим. Пять лет назад тоже дул ветер — хлесткий и колючий. Люди, шедшие за гробом, прятали лица и дышали на озябшие пальцы. Тяжелое набухшее небо висело так низко, что хотелось пригнуть голову.
Никто не плакал. Моему деду было за восемьдесят. К чему слезы? Все в порядке вещей. Единственным, кого не устраивал такой порядок, был дед. Ему очень не хотелось умирать, но это не столь важно. Когда он все-таки умер, я остался наедине с давно небеленым потолком, мертвыми насекомыми и собственной жизнью, которая казалась безобразно длинной и тусклой. Жилистая фигура деда, его вечное скептическое бурчание по любому поводу утомляли, но утомление, по крайней мере, позволяло спать по ночам.
У меня, правда, оставалась куча двоюродных и бог знает каких еще дядюшек, тетушек, бабушек и племянников, но все они жили за тридевять земель и о своем существовании напоминали раз в год, присылая деду на день рождения шаблонные телеграммы. Дед эти телеграммы никогда не читал, но, впрочем, и не выбрасывал, аккуратно складывая в ящик допотопного комода. Однажды мы даже ездили к ним в гости, но это было так давно, что не имело никакого значения.
Сперва мне не хотелось звать всю эту малознакомую шайку на похороны, однако, поразмыслив, я решил, что моя одинокая фигура на фоне гроба будет смотреться нелепо и жалко, к тому же, я убежден, что, не получив извещения о смерти, они и через сто лет продолжали бы слать эти дурацкие телеграммы, желая покойному счастья, здоровья и долгих лет жизни.
К моему облегчению, большая часть приглашенных предпочла отделаться все теми же телеграммами, из каких я узнал, как мне глубочайше сочувствуют и сожалеют, что не имеют возможности быть со мною в эту тяжелую минуту. Не будучи столь щепетильным, как дед, я отправил всю эту дребедень в мешок для мусора.
Гости прибыли в день похорон. На вокзал я не поехал — некому было сидеть у гроба, да к тому же погода выдалась мерзкая.
Я сидел, глядя на суровое лицо деда, и прикидывал, где разместить всю эту компанию. Я надеялся, что дольше, чем на одну ночь, они не задержатся. Меня они едва знали, и никаких оснований докучать своим присутствием не имели.
Было ужасно скучно. Заходили соседи, очевидно, из любопытства. Дед никогда не отличался общительностью, а его неиссякаемое бурчание могло кого угодно свести с ума. Соседи приносили соболезнования, да так и унесли их с собой, осознав, что мне они нужны не больше, чем деду.
