— Товарищи, — сказала она, — я подруга Нади Виктория Круглова. Мы учились вместе в театральном. Потом судьба нас развела по разным городам. Но я бывала в Москве и видела все спектакли с Надей. Я всегда восхищалась Надей. Надя была не только прекрасным человеком. Она была Актрисой. Об этом сегодня ее товарищи по театру стыдливо умалчивали. Влюбленная в театр до безумия, Надя всю себя отдавала сцене. Надя не мыслила свою жизнь вне театра, без сцены. Московские актеры — своего рода счастливчики. Их, много играющих на сцене, много снимают на телевидении, и они имеют огромную зрительскую аудиторию. Нас, периферийных актеров, мало кто знает. Нас не приглашают на телевидение, в кино. Нам приходится каждый вечер завоевывать зрителя непосредственно в зале театра. Надю лишили даже такой возможности. Ее травили в театре…
— Позвольте, — сказал распорядитель.
Круглова даже не взглянула на него.
— Надю травили в театре. Ей не давали ролей. Ее хотели выжить из театра. Какие душевные муки она испытывала! Кому было до этого дело?! Кому было дело до того, что гибнет замечательная актриса, прекрасный человек?! Надежда Комиссарова могла стать великой актрисой, гордостью русского театра. А сегодня мы прощаемся с ней. Навсегда. — Круглова склонилась над гробом и зарыдала.
Зал зашевелился и загудел.
Кто-то из женщин оторвал Круглову от гроба. Распорядитель объявил о закрытии митинга. Заголосила Анна Петровна. Поддерживаемая двумя старушками, она стала прощаться с дочерью. Рахманин растерянно ухватился обеими руками за гроб. Андронов так и стоял с опущенной головой, и я не мог понять, что он испытывал, слыша выступление Кругловой.
— Я пошел, — сказал я Мироновой.
Протискиваясь к Кругловой, все еще прижимавшей к груди сумку, я увидел Герда. Он тоже проталкивался к ней.
— Какие у вас основания делать такого рода заявления? — услышал я, когда наконец оказался рядом с ними.
— Уходите! Я не хочу вас видеть! — сказала Круглова, обращая на себя внимание людей.
Я оттеснил Герда, благо все в зале толкали друг друга, и тихо сказал Кругловой:
— Нам надо поговорить. Я из милиции.
— Хорошо, что вы здесь, — сказала она. — У меня самолет через три часа. Боялась, что не успею сама передать вам письма.
— Письма Нади?
— Да. Их немного. Всего шесть. Надя не любила писать письма. Тем более они важны. Особенно два последних. — Она вытащила из сумки письма, стянутые черной резинкой.
Рядом с нами оказался Голованов. Осунувшийся, постаревший, он молча кивнул мне и, поцеловав руку Кругловой, сказал:
