— Убили, убили… Не могла Наденька руки на себя наложить, не могла, миленький. Наденька крови боялась. Палец порежет, в обморок падала. Не могла Наденька убить себя, поверьте уж матери…
Я ехал в полупустом вагоне метро, уставший, голодный и озадаченный. «Убили, убили, убили…» — звучал в ушах голос Анны Петровны. Ее голос преследовал меня. «Не могла Наденька убить себя…» Ни о чем другом я думать не мог. «Палец порежет, в обморок падала… Убили, убили, убили…»
Войдя в квартиру, я с облегчением снял форму. Квартира за день прокалилась. Я распахнул окна и дверь на балкон. «И эта дверь на балкон. Почему она была заперта?»
Я собирался жарить яичницу, когда позвонил Хмелев.
— Можно к тебе заехать? — спросил он. — Я в двух минутах от тебя.
— Валяй, — сказал я и, повесив трубку, разбил еще два яйца.
Хмелев вошел в квартиру, пряча за спиной что-то.
— Я с бутылкой, — ухмыльнулся он и вытянул руку, в которой держал полиэтиленовый пакет с бутылкой из-под «Кубанской» водки. Я готов был расцеловать его.
— Не слишком большие надежды возлагаешь на эту бутылку?
— Я сам не пойму, с чего я так ухватился за нее. Наверно, оттого, что она исчезла. Давай есть.
Мы принялись за еду.
— Не хочу портить тебе аппетита, но… — Хмелев сделал паузу. — Рахманин соврал. Ты доверился ему, а он соврал. Не гулял он ночью. Он показал, что проходил мимо универмага «Москва», магазина «Фарфор», кинотеатра «Ударник», что в «Москве» выставлены универсальные товары, в «Фарфоре» — фарфор. Витрина «Фарфора» изнутри затянута парусиной с надписью «Оформление витрины». С пятнадцати ноль-ноль двадцать седьмого августа. Вот справка.
Хмелев выложил на стол справку с печатью и подписью директора магазина.
— И еще. Не мог Рахманин сидеть в половине второго ночи на скамейке напротив метро «Площадь Революции». В это время прошли поливальные машины.
— У тебя и справка есть?
— Пока нет. Допустим, он пришел на площадь после того, как прошли машины. Ты знаешь, как они поливают. Он что, сидел сорок минут на мокрой скамейке?
— Мог стряхнуть воду, подложить под себя газету, журнал.
— Сидеть, наконец, в луже. Он и сел в лужу своими показаниями. Я тебе завтра же принесу справку, где черным по белому будет написано, что с часу до двух ночи площадь Революции поливали машины.
Я лихорадочно вспоминал показания Рахманина. Да, он утверждал, что сорок минут сидел на скамейке напротив входа в метро. Но почему он так неохотно рассказывал о прогулке? И еще эта неуместная ироничность: «Нужны подробности?» — «Желательны». — «Не сомневался». Неужели Гриндин прав и он действительно слышал в час ночи, за тридцать минут до смерти Комиссаровой, шаги Рахманина? Если это так, то Рахманин инсценировал самоубийство Комиссаровой. Я не верил, точнее, не хотел верить, что он был способен на такое. Внезапно ко мне пришло понимание чего-то очень важного, может быть, самого главного в этой истории.
