Подбежав, выхватила из рук отца туесок, потом забрала и весла.
— А мы уж ждали, ждали, все глазоньки проглядели, боялись, как бы дождем вас не намочило… — звонко защебетала она, взглядывая сияющими глазами то на отца, то на бабушку.
Татьяна погладила внучку по русой головке. Недолго ей придется любоваться на нее. Что в Сибирь, что на погост провожать — одинаково навек, а уезжать им надо. Родная сторона для Федора с семьей злой мачехой казалась, может, чужая ласковее будет, — думала она, слушая звонкое щебетание внучки. Параню-то надо успокоить получше. Внучкам из холста рукавов нашить до отъезда. Есть у ней заветный, как бумага тонкий и белый; из ситца, что на смертное берегла, Аксюте с Танюшкой по сарафану выйдет. Мертвой наряды не нужны, а голую не положат….
* * *
Половину избы Карповых занимал стан. Таня, вылитая мать, с такими же карими глазами и мелкими чертами лица, как у Прасковьи, ткала холст, стуча бердами. Мать пряла лен на самопряхе, а маленькая Маша, сидя в уголке, играла цветными лоскутками.
При входе свекрови и мужа Прасковья встала и поклонилась в пояс Татьяне.
— Устала, поди, мамонька? Садись, отдохни.
Аксюта вбежала в избу, схватила с полки нож и сейчас же скрылась, Маша шмыгнула за сестрой, Таня вышла из-за кросен и загремела чугунами в чулане.
Помолясь на передний угол, заставленный иконами строгого византийского письма, Татьяна присела возле обеденного стола, задвинутого из-за стана под самую божницу. Ей было не по себе.
Жестким обручем сдавило виски, сердце билось частыми толчками, иногда замирая, и тогда широкая деревянная кровать, покрытая лоскутным одеялом, скамьи, табуретки начинали кружиться хороводом перед глазами.
Стараясь справиться с недомоганием, Татьяна пристально, будто гостья, впервые вошедшая в дом, разглядывала каждую вещь.
Все блистало чистотой, однако бедность выглядывала из каждого угла. Чистый ситцевый сарафан на Прасковье со всех сторон аккуратно залатан; белый платок ее, завязанный узелком под подбородком, от бесконечных стирок просвечивал насквозь, и через него виднелся повойник. Лучше других одета старшая внучка: иначе нельзя — невеста, — но и на ней сарафан уже не раз заштопан…
Когда сварилась уха и поужинали, Федор вышел из избы во двор, а Татьяна подсела к снохе.
— Параня, что я хочу тебе поведать, — начала она ласково.
— Что, мамонька? — несмело спросила Прасковья.
— Готовиться надо, Параня, к дальней дороге. Осенью тронетесь. Решил Федор… — И Татьяна рассказала снохе о разговоре с сыном.
