Пока Георгий переводит, глаза всех устремляются на меня.
Рассказывая о Марии, я вижу её. Вижу скорбное лицо. Вижу, как во время богослужения она стоит в церкви. Всегда в задних рядах прихожан. Вижу её тщательно заштопанную вечно чёрную одежду, стоптанные башмаки. Давно похоронившая любимого мужа — простого рыбака, одинокая, она, не имея ничего, кроме жалкой пенсии, ухитряется помогать всем. Всегда неожиданно возникает там, где трудно, где кто‑то болен. На жалкие гроши позволяет себе купить игрушку для больного ребёнка, принести кастрюлю супа в дом голодного и при этом вдруг так улыбнётся, что у человека отлегает от сердца
Рассказываю о том, какое участие приняла Мария в моей судьбе — никому неизвестного иностранца, оказавшегося на этом острове прошлой зимой.
Трудно понять, на что она существует, старая, больная, никогда ничего не просящая для себя у Бога.
Скажи, почему они прослезились, эти австрийцы, почему плачут Ольга, Катя, Светлана? Почему у самого першит в горле?
Кто‑то касается моего плеча. Это отец Василий.
— Дорогие мои, что ж вы так засиделись? Час дня. Пора в храм, на молитву. Нехорошо опаздывать.
Действительно, пространство под куполом шатра пусто. Мы все словно очнулись.
Под предводительством отца Василия австрийцы и наши торопливо идут к храму.
А я отстаю.
Вспоминаю о неминуемой перспективе встречи с Игорем. Стоило ли ехать во Францию, чтобы вместо Франции все семь дней видеть перед собой лицо этого московского хлыща с его косичкой и серьгой в ухе? Там, в Греции, Марии не было дела до моей национальности. И сейчас этим австрийцам тоже не было дела.
Прохожу мимо телефонной будки. Приостанавливаюсь. Может быть, это нехорошо, но как на духу, признаюсь: во мне крепнет решение позвонить Ире в Париж. Если она сейчас там, если примет — сбегу отсюда. А когда автобус прибудет в монастырь под Парижем, присоединюсь к нашим паломникам, вместе со всеми двинусь в обратный путь.
Я уже знаю, что обязательно осуществлю эту идею, хотя наверняка буду подвергнут всеобщему осуждению.
Подходя к храму, замечаю слева за деревьями приземистый домик, очевидно, тот самый, о котором говорила Нина Алексеевна. Действительно, у дверей на разных языках написано, что здесь обменивают валюту, продают автобусные и железнодорожные билеты, телефонные карточки.
Испытываю сильнейшую тягу сейчас же произвести все необходимые операции.
А вдруг я неправ? Вдруг это не что иное как искушение?
Вхожу в храм.
