Я сглотнул. Нервно глотнул.
— Чего же я хочу?
Мой голос был хриплым.
— Вы хотите любви. Не той любви, что даётся в оплаченной постели, а Любви с большой буквы, той, что не имеет сексуального подтекста. Постель — только одна из финальных форм, просто способ выражения.
— Какие же другие?
— Доброта, сочувствие, помощь. Самопожертвование. Заступничество. Вы лично хотите, чтобы хоть кому-то было до вас дело. Чтобы кто-то о вас заботился. Чтобы кто-то в конце дня помог вам вспомнить, что мир создан не для того, чтобы бить и бить вас колючим молотом по самолюбию, душе и сердцу. Именно потому вы и сидите сейчас здесь.
— Не могу сказать, чтобы я получил желаемое.
Я хлебнул из стакана.
— А вы его и не получили. Вы обратились не по адресу.
— К вам?
— К миру. К творению. Оно своенравно. Оно может любить вас, а может и ненавидеть.
— А Он? Много Он любил меня в моей жизни? А если и любил, то это сильно напоминает как раз ту любовь, о которой вы пренебрежительно отозвались. Меня имели и имеют все кому не лень, и то, что я до сих пор гетеросексуален, исключительно моя заслуга.
Я отхлебнул из стакана и стукнул им по столу. Внутри лязгнул лёд.
— Вы до сих пор живы.
— Да охренеть. Много это дало мне радости. Он что, создал меня только для того, чтобы было кем играть? Было кого макнуть в говно с головой? Если это она, Его любовь, то Он — самый большой извращенец.
— Он создал вас и выпустил в мир. Вы пошли говорить с миром, а мир в большинстве случаев отвечал как хотел. И тем не менее вы имели свободу в своём пути.
— Свободу?! Да в чём же, поясните мне Христа ради!
Я прикусил язык.
— Свободу поступать правильно и неправильно. Или не поступать. Вы всегда знали, что такое хорошо и что такое плохо, верно?
— И что?! Что с того? Меня кто-то учил, как делать правильно?
— А вы просили?
Тишина повисла. Пульс колол в мозг острым шилом.
— Мы всегда начинаем с того, что отрицаем Его. Весь мир для нас, и он под нас прогнётся. А Он — пусть постоит где-нибудь в уголке, и пусть молчит, пусть носа оттуда не высовывает. Он нами наказан. Потому что слишком велик.
Я молчал. Отхлебнул из стакана, который снова был полон. Судя по объёму, я давно уже выпил с бутылку и уже должен был скотски блевать в туалете. Но голова только немного шумела. Я чувствовал себя практически трезвым.
— Пусть так. Вы говорили, что никто ничего не может дать, если Он не хочет. Так?
— Да.
— А теперь говорите, что мир своенравен.
— Да.
— Не противоречит одно другому?
