— Болтай меньше. Я здесь остаюсь, а ты пошёл.
— А что я?
— А то. Я ж говорил — валить надо было. Беги, пока не ушёл.
— Что ж он взял? Сопляка? — нога ворохнула грязь. — Или с трупов чего?
— Беги, хфилософ хренов!
Топот, треск веток.
Вздох.
Носком сапога поскидывал тот, что остался, землю в могилу.
— Хотя что с них взять?
Ещё посгребал.
— А впрочем, дурак, что с него возьмёшь. Может и правда на портки позарился.
Бежал дурак сквозь ельник, и ветви хлестали по голому телу, резали рёбра.
Бормотал дурак на бегу:
— Господи, прости, Господи, прости, Исусе Христе, Сыне Божий, прости, помилуй раба твоего, прости неразумного, отведи беду, молю Тебя, ради имени Твоего, святых Твоих, страстотерпцев, спаси, Блаже, душу безгрешную, отведи Врага, ненавидящих Тебя, с пути его, сохрани, Боже, ибо Твоё есть Царство, и сила, и слава...
Горячечны, сорваны слова его, и дыхание его сбито, но молится он, молится про себя, на бегу:
— Господи Боже, помилуй, Господи, спаси, Исусе Христе, Сыне Божий, и Пресвятая Дева, Мати Бога нашего, помилуй нас…
Хлещут юродивого ветви.
Плохо спала Зинка. Ворочалась.
Почти каждую ночь.
Вот жизнь, почитай, прошла, а что толку? Ни детей, ни мужа, ни денег. Хотя что деньги, сейчас есть, а завтра отобрали. Толку от них.
Вот и всё.
Кривилось лицо Зинаиды, мычала она, впивалась зубами в подушку.
И, наревевшись, засыпала к утру.
Сегодня же только-только задремала, да мужа увидела — будто стоит Сенька у родного крыльца, а взойти отчего-то боится, без шапки, и что-то ей в руках тянет, возьми, мол — как сквозь сон услышала, как зовёт её кто-то и в стекло скребётся.
— Зина! Зина! Открой!
Перепугалась она, решила, что и правда мёртвый Сенька с того света пришёл, но пригляделась — юрод в окно скребёт, и ногти у него в грязи, обломаны, и в другой руке у него узел какой-то.
И просит:
— Зина, смилуйся, возьми! Возьми ради Христа!
И что-то дрогнуло в ней.
Открыла она окно, спросила:
— Чего тебе, дурень?
Сунул он ей в руки узел, сказал:
— Сбереги его, спаси душу живую, а меня ищут, идти мне надо, бежать! — и бегом бросился.
Так и осталась Зинка у открытого окна с узлом.
А дурака и след простыл.
Услышала она шум, и закрыла створку.
Кинулась в угол потемнее, дверь за собой прикрыла, развернула узел.
И малыш, как полузадушенный котёнок, пискнул что-то, когда она вонючую душегрейку дуракову с лица его убрала.
Смотрела Зинаида на младенца, и лицо её кривилось, дрожали губы, и слёзы текли и капали вниз, младенчику на грязный живот.
