Снег за окном создавал привычное ощущение зимы, как бы соединял с Россией, зыбко и чисто.
К одиннадцати часам Лючия звала вниз, на кухню, где был накрыт завтрак, или же, как она говорила, — ланч. Свежая после душа, с подобранными наверх волосами, одетая в меховую безрукавку поверх тонкой шифоновой блузки, она теперь не носила никаких украшений, кроме серебряного браслета с тремя дельфинчиками на левой руке.
— Знаешь, давно необходимо ехать к Филиппу — в отель и на ферму. Хочу это сделать вместе с тобой. Перед Афинами обязательно. Растает снег, и поедем.
— Как долго он может идти?
— В прошлом году в конце января шёл целую неделю. Люди в городе и в горах не могли идти по улице, ехать. Хлеб бросали с геликоптера. Кончилось электричество и телефон. Здесь это катастрофа.
На следующий вечер свет действительно погас. Прекратилась и телефонная связь.
«Хорош был бы я, если б жил теперь в доме Манолиса», — думал Артур, когда вечером вместе с Лючией рассматривал при свечах книги в шкафу и на полках её рабочего кабинета.
Его поразило обилие сочинений на русском языке. Здесь, на острове в Эгейском море, рядом с брошюрами Кропоткина и Бакунина, изданными ещё до революции, оказались «Вопросы ленинизма» Сталина и «Архипелаг ГУЛАГ», «Братья Карамазовы», красный том «Избранного» Владимира Маяковского, словари… Конечно, книг на итальянском было куда больше — труды Маркса, Грамши, речи Берлингуэра, переводы Сартра, «Доктор Живаго». Здесь же нашла место и его, Артура Крамера, синенькая книжечка.
Лючия стояла рядом с поднятым шандалом в руке. Ревниво следила за тем, как он переставляет книги, разглядывает корешки. Артур понимал: все это — её прошлое, её несбывшиеся надежды. Не хотел это прошлое ворошить. Но Лючия, поставив шандал с тремя горящими свечами на письменный стол, опустилась в кресло, сказала:
— Теперь благодаря вам на Западе совсем не читают книг. Почти ни у кого нет библиотек, ничего, кроме каталогов крупных фирм одежды и питания.
— Почему это благодаря нам?
— Один раз говорила тебе: предали мир, лишили его цели, веры в справедливость. Не знаю, зачем теперь держу эти книги. Снова читать не могу. Не поверишь, бамбино, не так давно, до тебя, открыла «Коммунистический манифест» и плакала. Ты не можешь понять.
— Могу, — Артур шагнул к ней, погладил по голове. Лючия откинула его руку.
— Нельзя было позволить Сталину делать фашизм вместо социализма. Теперь у вас как везде — безработные, проституция, мафия.
