В дверь осторожно постучали.
Артур подумал, что ему показалось. Стук раздался снова.
Он подошёл к двери, запертой по московской привычке. Громко спросил:
— Who is it?[13]
Осторожное постукивание повторилось. Артур повернул ключ в скважине, отворил дверь.
Перед ним с длинной свечой в одной руке и глубокой тарелкой, накрытой фольгой, в другой стояла старуха.
— Come in.[14]
Старуха переступила порог, протянула свечу.
Пока Артур суетливо зажигал её, пока доставал замеченный ранее на буфете старинный подсвечник, старуха все так же недвижно стояла со своей тарелкой.
Он поставил подсвечник с горящей свечой на маленький столик у телефона, повторил:
— Come in.
Старуха молча поклонилась, подала тарелку.
Это была очень старая, полная женщина, одетая во все чёрное. Тяжело дышала. «Гипертония, — определил Артур. — Ишемическая болезнь. И, вероятно, эмфизема лёгких».
— Thank you, — сказал он, принимая тарелку и относя её на стол. — Sit down, please.[15]
Но старуха повернулась к двери. Артур ухватил её за мокрую вязаную кофту, с трудом повернул к себе. Стало ясно, что она не понимает ни одного английского слова. Он ткнул себя в грудь, громко сказал:
— Артур. Артурос! Понимаешь? Я — Артур!
Старуха улыбнулась. Улыбнулись её глаза.
Он вопрошающе показал на неё:
— А вы? Вы кто? What's your name?![16]
— Мария, — она поклонилась ещё раз и вышла.
Свеча потрескивала, но не коптила.
…Под обрызганной дождём фольгой оказались окутанные сахарной пудрой короткие пирожки, начинённые молотыми орехами. Пирожки были ещё тёплые.
РОССИЯ
«Уважаемый т. писатель!
Я прочёл Ваши книги. Мне 87 лет. Нахожусь в Тамбове, в доме престарелых. У меня никого нет, ни детей, ни внуков. Скоро умру.
Всю сознательную жизнь работал в органах госбезопасности, в системе ГУЛАГа. Одно время командовал взводом, который должен был расстреливать. Осенью к нам приехал инспектор из Москвы. Подполковник.
Под расстрел за попытку побега попала группа зеков. 26 человек.
Утром они отрыли себе общую могилу, я выстроил их на краю. Подполковник зачитал приговор. И тут один из них, молоденький, нарушил строй. Вышел на полшага вперёд. Я подскочил, сунул кулаком по зубам, сказал:
— Не порть мне картину!
И он отступил назад.
Его глаза до сей поры снятся. Наверное, я давно должен покончить с собой? Достоин ли я обычной, естественной смерти — как скажете, так и будет.
С ожиданием ответа.
Терещенко М. А.»
