Вольпина и переписывал, и хранил их одно время у себя в столе.
Но после ареста Вольпину предъявили его собственные стихи на
допросе, и он решил, что мой отец их переписывал для доноса.
Еще отец рассказывал, что когда Вольпин освободился из
заключения, то приходил в наш дом и обвинил его в своем
аресте. А сам он накричал на Вольпина и отдал ему его стихи.
Одно из стихотворений Вольпина, написанное в манере «Ворона»
Эдгара По, поразило когда-то воображение моего отца, и он
рассказывал мне о том, какая это была замечательная вещь, но
все слова стерлись из его памяти. Я был уверен, что никогда не
смогу ни прочесть, ни услышать вольпинского «Ворона», и мне
было досадно, что отец все позабыл. Вольпинский «Ворон» успел
поразить и мое воображение, причем до того, как я услышал хотя
бы одну строчку из него.
Так вот, в 92-ом году мать узнала от своих знакомых, что
Вольпин на некоторое время приехал в Москву из Америки, где
он довольно давно жил в вынужденной эмиграции.
Мать позвонила ему, и буквально через день или два Вольпин
пришел к нам домой.
Он появился в дверях, и я стал его разглядывать. Первое мое
впечатление от Вольпина было безусловно положительное.
Меня же он рассматривал чрезвычайно критически, ища следы
наследственных пороков, и глаза его горели яростным светом.
Мы прошли в комнату, где висел портрет отца, и расселись все
вчетвером друг напротив друга. После нескольких банальных
общегеографических фраз разговор коснулся моего отца.
– Ты, конечно, всем говорил про Шуру, – сказала мать.
– Конечно, когда я освободился, я всем рассказывал, кто меня
посадил. Но года через два перестал, потому что мне показалось,
что это нехорошо. А Вера продолжала, – сказал Вольпин.
Потом он подумал и добавил:
– Вообще-то Шура был недалекий человек*.
Это был очень важный момент в разговоре – «гений зла»
оказался недалеким человеком. В тот момент я не придал
последней фразе Вольпина должного значения. А ведь она
* Что касается меня, то я был принужден все это молча выслушивать. У
меня не было аргументов, чтобы вступиться за отца.
раскрывала способ рассуждений, которым он пользовался, чтобы
вычислить стукача. Чтобы обвинить моего отца, он должен был
обязательно считать его очень неумным человеком.
Тогда я спросил Вольпина, почему он считает, что именно мой
отец был виновен в его аресте. Вольпину не хотелось отвечать.
Он сказал, что все это было давно и что все это давно пора
забыть. Но я настаивал. Тогда он, надо сказать, довольно нехотя,
