Он старался держаться мужественно. Не все, кто замечал на письменном столе Артура пятикратную лупу, догадывались, что без неё он уже неспособен прочесть ни строчки.
Два месяца назад, как раз после поездок в клинику, к нему позвонила Маша. Он, конечно же, сразу вспомнил двухлетней давности историю с волшебным возвращением крестика, пригласил её в гости.
Маша сразу обратила внимание и на лупу, и на протёкший потолок в кухне, и на рукав рубахи, на котором была оторвана пуговица.
Для начала она потребовала иголку и нитки, затем — веник.
Она стала навещать Артура сперва раз в неделю, потом два. Всегда приволакивала пакет с купленной по дороге провизией.
«Вы в отчаянии, потому что потеряли доверие к Богу.» — заявила она однажды, выкладывая на стол хлеб, помидоры и сыр.
Артур скрупулёзно возвращал ей затраченные деньги. Она брала их, не разыгрывала из себя благодетельницу.
Довольно быстро он понял — Маша нуждается. Работает секретаршей в какой‑то фирме, получает двести долларов и половину зарплаты вынуждена отдавать за жилье. Снимает комнату у старушки–алкоголички.
Она сама была крайне неблагополучна, неустроенна, эта тридцатитрехлетняя одинокая женщина. Никого у неё не было, кроме мамы в Киеве, которую Маша с размеренностью маятника посещала раз в два месяца на субботу и воскресенье.
Маша была хорошим человеком, но тем более раздражала Артура её яростная борьба с паутиной и пылью, что он их, вообще‑то говоря, просто не замечал, не видел. Она ни на что не спрашивала позволения. Явившись во второй или третий раз, сама отыскала в кладовке пылесос. С тех пор его грозный рокот стал знаком её присутствия в доме.
Уши прожужжала о том, что буфет в кухне облезлый, дряхлый, что необходимо купить стиральную машину, что нет смысла чинить рваные рубашки и свитера — придётся их выбросить. И выбросила. Она не слышала никаких возражений. Будучи ему никем, командовала, толкала на вовсе не необходимые, как ему казалось, траты.
Вот уже год он работал над новой книгой. Как и все предыдущие, Артур должен был «кормить» её. То есть приучился поддерживать себя на том материальном минимуме, только чтоб изо дня в день быть в рабочем состоянии.
Он чувствовал: то, что он знает — знают многие. Но никто не может выразить. Порой Артур ощущал себя авторучкой в незримой руке миллионов одиноких, разобщённых людей…
Поэтому так раздражали продиктованные самыми лучшими намерениями попытки Маши вовлечь его в то, что Артур про себя называл «пошлостью жизни», суетой.
