— Они в Америке, — ответил Леонс.
— Но дальше так не пойдет. Это может затянуться надолго.
После обхода сиделка впустила нас в палату. Жозетта лежала в той же позе, вытянувшись на спине и сложив руки поверх одеяла, на чистой, как-то даже слишком чистой и аккуратной постели. Лицо ее утопало в пышном венке рыжих волос, глаза напряженно смотрели в потолок. Когда мы вошли, она повернула голову и улыбнулась.
— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Леонс.
— Нет, ничего.
— Значит, все нормально?
— Да.
Мы сходили перекусить и выпить горячего кофе, а потом вернулись обратно. И снова стали ждать. Говорили мало — что тут скажешь… Жозетте вроде становилось лучше. Она уже не лежала неподвижно, да и голос окреп.
— Лаки!
— Йеп?
— Когда будут показывать «Унесенные ветром»?
— Скоро, — сказал я, — скоро!
— Не хочется пропускать.
— И не пропустишь. С чего бы?
— Так не хочется пропускать, Лаки!
Я сжал ее влажную лапку.
— Выходим, выходим, — гнала нас сиделка, — не будем утомлять больную. Ей надо отдохнуть.
Мы выходили, опять забирались в кресла и укрывались своими пальто.
— Ей, кажется, получше, верно? — говорил Леонс.
— Йеп.
Иногда забегал Крысенок узнать, как дела. Он прожужжал нам все уши рассказами про одного знакомого, который лечит все болезни наложением рук. Называется йога, в Америке придумали. Пару раз заходил Кюль. Этот не говорил ни слова, усаживался в кресло, сочувственно хмыкал, потом уходил. Крысенок сказал, что Вандерпут куда-то уехал, «пока все не рассосется». На четвертый день нам не разрешили зайти к Жозетте. С утра приходил врач, он был свежевыбрит и на нас посмотрел очень хмуро.
— Сегодня к ней нельзя, — сказала сиделка. — У нее опять был небольшой приступ.
Я обнаружил, что если передвинуть кресло в самый угол, то, когда сиделка открывает или закрывает дверь в палату, видна рыжая копна Жозетты на подушке. И я остался сидеть в углу. Лица было не разглядеть, только волосы. Они не шевелились. Все вдруг сильно к нам подобрели. Предложили поставить в соседней палате две кровати — «раз уж вы не хотите уходить». Даже врач, выходя из палаты, удостаивал нас короткими репликами:
— Который из вас брат?
— Я, — встал Леонс.
— А вы?
— Друг.
— Ну хорошо. Мы делаем все, что можем.
Потом нам разрешили курить. Врач теперь приходил несколько раз в день. С нами больше не заговаривал, делал вид, что вовсе нас не видит, — отворачивался и проходил с важным видом. Я сидел в кресле с ногами, замотавшись шарфом и засунув руки в рукава пальто, меня трясло.
