Конечно, Троцкий виноват. В самый решительный момент в штаны наделал. Самая гнилая порода в мире – это местечковая интеллигенция. Говна в детстве досыта наелась, злости больше меры набралась, а могучести в себе так и не воспитала. Подготовил переворот и позвал Ульянова: приезжай скорей, дерни за веревочку, стань исторической фигурой. А я за углом подожду. Будь Троцкий посильней нутром, послал бы Яшеньку покойного с наганом в Разлив, и приняла бы история совсем другое направление. А Лев Давыдовыч от сложности характера такие вензеля крутил, какие никто никогда не поймет. Яшенька потом хотел его ошибки исправить, да не сложилось.
Леонид Красин сидел в уличном кафе в фешенебельном лондонском районе Кенсингтон и прокручивал в памяти только что состоявшийся разговор с Янкелем Шипом. Ощущение было такое, что его, как обгадившегося котенка, тыкали носом в дерьмо. Но, несмотря на все раздражение, Красин должен был признаться себе, что слова Шипа били в самую точку. Москва не имела никакого понятия о хозяйственных делах и металась в тисках ухудшающейся экономической ситуации. К середине двадцатого года стало ясно, что при таком безнадежно идиотском управлении в стране начнется повальный голод. О внешней политике просто не было и речи. Никто не собирался признавать большевистский режим.
Красин желчно усмехнулся. Судьба играла с ним в странные игры. Кто бы мог подумать, что он, убежденный противник ленинской политики, личный недруг Ульянова, будет в мае двадцатого года сидеть в Лондоне торговым агентом, а по совместительству еще и наркомом торговли и промышленности советской республики?
Он вспомнил, как Ульянов безжалостно расправился с ним в Швейцарии в 1909 году, обвинив в краже партийных денег. Чувство жгучей обиды до сих пор возвращалось к нему при воспоминаниях о том периоде. Его, члена ЦК, теоретика, казначея партии, руководителя самых удачливых боевок, обвинили в жульничестве. Обвинили потому, что Ульянов опасался его соперничества. Опасался, что Красин займет его место. А он мог бы стать вождем. Он – человек широчайших талантов и организационных способностей. Настоящей причиной разрыва с Володечкой было то, что Красин не мог себе представить будущего общества без технической интеллигенции, которая должна была разделить власть с победившим пролетариатом. Это придало бы революции более умеренные и цивилизованные формы, оградило бы страну от сползания в пучину дикости. Голос Красина был услышан другими активистами партии, авторитет его быстро рос. Да и трудно было сомневаться в правоте его идей. В 1907 году при выборах во Вторую Думу большевики с треском провалились. А ведь тужились выдать себя за авангард революции пятого года. Почти все места в левой фракции заняли меньшевики, трудовики и эсеры. Среди этого многоголосья совсем не слышен был писк нескольких большевистских думцев. Но, упершись бараном в идею пролетарской исключительности, Володечка не хотел замечать, что крохотная его партия совсем не признается народом. Об этом настойчиво и повсеместно вещал Леонид Красин. Он призывал к работе с интеллигенцией, ибо только она имеет ежедневный доступ к глазам и ушам публики. И тогда Ульянов ударил из-за угла. Ударил крепко, мерзавец. Подкосил так, что не встать.
