Кроме него, всех людей Богачев делил на две категории: разведчики и все остальные. В бою взвод его был лучшим. Но на формировке, когда отводили в тыл, больше всего ЧП было в его взводе. Вдруг являлся бледный, жалкий ординарец командира стрелкового полка, проходившего ночью через деревню, где стояла батарея, жаловался, что украли коня. Замечательный конь был, ординарец сам лично пас, за ногу привязав к своей ноге, клянется, что не спал. И вот ночью какой-то разведчик подполз, ножом отрезал веревку от ноги, вскочил на коня и ускакал. И хотя неизвестно было, чей это разведчик, майор Ребров вызывал Богачева. При нем повторялся рассказ. Богачев слушал холодно, интересуясь только подробностями. Во взводе был страстный лошадник Альшеев. Дай ему волю, он бы со всего света лучших коней перетащил на батарею. Сам Богачев, токарь по профессии, конями не интересовался. Но находчивость в разведчиках ценил.
И пока стояли в тылу, Богачева вызывали к начальству не один раз. Потом отправляли их часть на фронт, и все грехи списывали с него разом...
...Богачев кончил бриться, налил полную горсть цветочного одеколона и, отфыркиваясь, стал тереть враз покрасневшее лицо, шею с острым кадыком. Потом поставил носок сапога на край земляных нар, плюя на щетку, начал начищать его до ясного блеска. А начистив и полюбовавшись, скинул сапоги и лег спать.
Свет печных углей на потолке землянки становился все сумрачней. Печь гасла. Никто не подкладывал.
Лежа на спине, Беличенко смотрел, как темнеют бревна наката, курил и думал. На руке его ровно дышала Тоня, он через гимнастерку чувствовал тепло ее дыхания. Тоня заснула сразу же, а он не мог заснуть. За те дни, пока он добирался к фронту на полках вагонов, тело его настолько привыкло к покачиванию и движению, что едвa Беличенко стал задремывать, земляные нары стронулись, все поплыло, закачалось. Он тут же проснулся, как от толчка, и вот теперь, лежа на спине, курил.
Через каждые десять минут доносился глухо слышный под землей выстрел дежурной немецкой батареи. Долго подвывал снаряд, и еще до взрыва Беличенко ладонью заслонял Тонино лицо: с наката всякий раз сыпалось. Стараясь не разбудить ее, он осторожно высвободил руку, встал. При мерклом свете углей Тоня глянула на него влажными от сна, лучистыми глазами:
- Ты куда?
- Спи. Я сейчас. Спи!
Беличенко открыл дверь. Над высотой на парашюте медленно плыла осветительная ракета. Спрыгнувший в траншею часовой следил за ней, запрокинув голову. Наконец ракета погасла, только искры еще падали с черного неба, и сейчас же у немцев застучал пулемет. Очень близко, как это всегда кажется ночью.
