После восстановления постоянной экспозиции музейных собраний я работал экскурсоводом, но вскоре был назначен редактором сборников научных сообщений ГМИИ. Тогда в Музее еще работали ученые дамы старшего поколения — выпускницы дореволюционных гимназий, институтов благородных девиц, смолянки: Н.М. Лосева, И.А. Кузнецова, К.М. Малицкая, Боровая (имя-отчества ее, к сожалению, не помню). Получившие солидное образование, свободно владеющие языками, они отгораживались от непонятной им советской действительности каждая рамками своей специальности. Так, заведующая отделом Запада испанистка милейшая Ксения Михайловна Малицкая обитала где-то в Испании ХVI века. Ее главным врагом был Шарль де Костер, который в своем “Тиле Уленшпигеле” оболгал благороднейшего, с ее точки зрения, короля Филиппа Второго. Они обладали многими как научными, так и человеческими достоинствами, кроме одного — писали они плохо. Да и как могли они писать хорошо? Путь к широкой прессе был им закрыт, писание дневников и эпистолярное искусство, на которых смолоду оттачивался литературный стиль, стало занятием небезопасным. Мне приходилось переписывать их ученые статьи чуть ли не целиком. Зато из их рассказов выплывали фрагменты еще не написанной неофициальной истории музея, которой они были живыми свидетелями. К сожалению, лишь два таких фрагмента из их рассказов сохранились в моей памяти.
После ареста в 37-м директора музея на эту должность был назначен некто Новиков. По профессии он был маляр. Первое время он не выходил из директорского кабинета и оживлялся только тогда, когда в музее шел ремонт. Тогда он появлялся в залах и распоряжался насчет колеров, шпаклевки, покраски, других хитростей своей профессии. Потом он несколько осмелел и появился в библиотеке. “Почему все шкафы с книгами открыты?” — спросил тов. Новиков у испуганных сотрудников. Ему объяснили: ученые, мол, тут, специалисты, работают, читают… “Ну что ж, — сказал директор, — откройте один шкаф, а когда прочитают, откройте другой”.
И еще эпизод.
Ноябрь 1941 года. Назначен день эвакуации музейных собраний. Наши старушки, тогда молодые еще особы, снимают картины, демонтируют скульптурные группы, заколачивают ящики… Дело остается только за распоряжением директора. Но в назначенный день он не появляется. Не появляется он и на второй, и на третий день, после чего обнаруживается, что тов. Новиков уже эвакуирован как ценный кадр.
И еще запомнился мне рассказ о том, как в 1948-м году ликвидировался Государственный музей нового западного искусства. Инициатором ликвидации выступала Академия художеств СССР. Очевидно, ее руководство преследовало две цели: с одной стороны, уничтожить этот очаг буржуазного разложения в искусстве, а с другой, захватить для себя морозовский особняк на Кропоткинской, где размещался Музей, куда Академия и въехала сразу же после его ликвидации. Была назначена встреча члена Президиума ЦК Хрущева с руководством Академии. Узнав об этом, Виктор Никитович Лазарев — единственный из советских искусствоведов действительный член Академии Наук СССР, — помчался на встречу, чтобы объяснить нецелесообразность закрытия Музея. Он опоздал. Когда Лазарев пришел в музей, он увидел, что на парадной лестнице особняка президент Академии художеств Серов что-то говорит Хрущеву, показывая на огромное панно “Танец” Матисса, а Хрущев громко хохочет. Сделать были уже ничего нельзя.
