Жеймовочка | страница 13

ВВЕРХУ: С сыном Юликом и дочерью Яниной

СЛЕВА: Со вторым мужем Иосифом Хейфицем. Ленинград. Конец 30-х гг.

СПРАВА: С третьим мужем — польским режиссером Леонидом Жано. Начало 80-х гг.

С внуком Петей. Варшава, 1978 год

Золушка и спасла Жеймо, которая уже не чаяла выбраться из несчастья. Помнится, свидетельницей съемки одной из сцен фильма была дочка второго режиссера Татьяна Шапиро. Десятилетняя девочка — киношная малышня не меньше цирковой любит участвовать в жизни старших. Танечка была маленькой подружкой Янины Болеславовны. Обычно она старалась умыкнуть сценические туфельки актрисы, потому что те были очень красивые и точно подходили девчушке по размеру. Нарядившись в Золушкины туфли, она пряталась, чтоб вволю наиграться добычей. Яничка бегала за ней по павильону, отнимая свою собственность… Так вот эта самая Танечка однажды заплакала, глядя на то, как Золушка перебирает фасоль. «Ну что ты, глупенькая! Это же я так играю, мне положено быть несчастной по роли», — утешала ее Жеймо. Но нет. Не над Золушкой плакала Танечка — жалела саму актрису, настолько пронзительно несчастной показалась та в игровой сцене. А ведь искренность Жеймо в кадре, ее истинная боль крылась в горе от разрыва с мужем, вольно или невольно, но все-таки предавшим ее, — горе маленькой искренней женщины, не сумевшей спрятать боль.

Ее будущий третий муж — польский кинорежиссер Леонид Жано, влюбленный в нее тайно и безответно, прямо-таки не отходил от нее ни на шаг, он помог ей выздороветь и позже увез ее с собой в Польшу навсегда. Правда, это произошло через 10 лет после премьеры «Золушки» — десятилетие мыканий Жеймо по киностудии в поисках подходящей роли, но, увы, на Золушке ее роли закончились. Остался один дубляж. И в 1958 году она покинула СССР.

Польша встретила Яничку как родную. Как будто она, полька по происхождению, вернулась в объятия доброй бабушки. Она за несколько месяцев выучила польский язык. Но ее кинематографическая судьба в Польше как-то с самого начала не задалась. Правда, ей и не было большой нужды трудиться, Жано в ней души не чаял и считал за счастье тот факт, что она, просто как кошечка, сидит на диванчике, шьет вручную кружевные воротнички (всю жизнь придерживалась романтического образа — кружавчики, рюшечки, манжеты). Она и сидела дома, принимала гостей из России, у нее любили останавливаться, бывая в Польше, русские друзья — Михаил Пуговкин, Вячеслав Тихонов и многие другие засиживались в ее гостиной за полночь, рассказывали московские новости. Она совсем ожила, начала не по-советски наряжаться, даже завела себе личную шляпницу, которая делала ей шляпки на заказ. Прослыла законодательницей мод и дамой с непогрешимым вкусом. Но все никак не могла смириться с тем, что дочь с семьей остались в России. Все моталась между двумя столицами. К сожалению, дело было все еще в советские времена, и выезжать разрешалось не чаще раза в год. Под конец жизни единственные страдания доставляла Яничке эта вечная разделенность. Если в Москве, то без сына, если в Варшаве — без дочери. Яничка страдала. Удивительным образом совпало, что ее любимое кафе в польской столице называлось «На распутье». В нем она сидела часами над чашечкой остывшего кофе, курила крепкие сигареты и писала на салфетках какие-то мысли. Что-то она хотела зафиксировать для себя или для своих детей и делала это не как завзятые мемуаристы, в тетрадке, а на памятках самых тленных, уж писала бы, что ли, на розовых лепестках.