— Перестаньте, Марк! До одиннадцати часов мало ли что может случиться, — сказал Эллис.
Но ничего плохого не случилось — их не постигла ни одна из тысячи бед, какие случаются на премьерах. Зажигалка Скотта Обри работала исправно. Джо Гроссман говорил не слишком громко. Шерли Дик справилась с расстройством желудка. Рик Бертайн не забыл, что надо сосчитать до пяти, прежде чем ответить на телефонный звонок. Вставная челюсть у Ады Энн Аллен не выпадала. Джаспер Хилл ничего не позволял себе с Зеной. Бэрри Пэйн был в Калифорнии. Жена Эллиса Уолтона сидела в Нью-Йорке. Задники не падали, свет давали вовремя. В публике не кашляли. Никто не загоготал, когда шла сцена в спальне. Критики досидели до конца, и актеры восемь раз выходили на вызовы.
А потом, в спокойной обстановке, все собрались за кулисами. «Ну, кажется, прошли», — говорили друг другу актеры. Они стояли среди декораций третьего акта, и Эллис Уолтон держал перед ними коротенькую речь, начав ее словами: «Ну, кажется, прошли». За ним выступил автор со своей коротенькой речью.
— Наконец-то я понял, что значит любить театр, — сказал он. — И благодарить за это мне надо всех вас, и Марка, и Эллиса. Примите мою благодарность.
Они похлопали ему, и он, не зная, что таков обычай у русских, ответил им тем же.
— Да, вот что еще забыл, — сказал Эллис. — У меня в номере будут поданы сандвичи и выпивка. Комната восемьсот двенадцать. Я не устраиваю приема. Просто соберемся все мы и кого вам захочется пригласить. Посидим тихо-мирно, дождемся выхода газет. Настоящий банкет обещаю дать в Нью-Йорке, а сегодня побудем в своем тесном кругу.
— Теперь моя очередь, — сказал Марк Дюбойз. — Я всех вас люблю и всех прошу быть здесь завтра в два часа дня. Роль свою никто не забыл, накладок ни у кого не было. Но кое-что по моей части мне все-таки хочется подправить. И если кто-нибудь из вас вознамерился заболеть, пожалуйста, болейте здесь, в Бостоне, и чтобы к Нью-Йорку выздороветь. Как бы там ни было, сегодняшний вечер ни одна собака у нас не отнимет. По-моему, даже автору не понять, как мы все гордимся спектаклем. Пьеса всегда будет пьесой, но сегодня она была наша. Завтра он опять ею завладеет. Сегодня же, на первом представлении, эта пьеса принадлежала нам. Мы вдохнули в нее жизнь, и если вы думаете, что я не был с вами, с каждым из вас на сцене, не следил за каждым вашим словом, за каждым шагом… Тогда почему же меня вымотало больше вас всех? Да, испытаешь такое, и весь мусор из головы долой. Джо Гроссман. Ада Энн. Они больше сорока лет на сцене. Пусть расскажут вам, что они чувствовали на сегодняшнем спектакле. Да нет, зачем рассказывать? Вы сами все знаете. Эллис, вы хотите что-нибудь добавить?
