— В лес ходил за цветами.
— За какими цветами? — удивился Филипп и поглядел на корзинку, полную ромашек.
— Цветы для Вики, — с важностью объявил старик, ставя корзинку у себя в ногах.
— Интересно… Похлебку вы, что ли, варите из них?
— Что-то в этом роде, — усаживаясь на скамью, отозвался старик.
Филипп нахмурился — он ждал Гиту, а на него свалился этот старик. И сунув платок в карман, он спросил с легкой насмешкой:
— Ну как же вы варите эту похлебку?
— Варим ромашки в кастрюле, а отваром Вики моет себе голову.
Филипп удивленно уставился на него.
— Что это случилось с Вики? Помешалась она, что ли?
Старик рассмеялся.
— Волосы светлеют от этого, глупый!
— Ага, блондинкой захотела стать! Неплохо на старости лет.
Филипп хлопнул старика по плечу, и тот, покачнувшись, едва не упал.
В самом деле, с некоторых пор Виктория Беглишки твердо решила стать блондинкой и с этой целью хранила в погребе целую груду ромашек. Каждое утро старик отправлялся на не скошенные еще полянки за сосновым бором и часами, словно утенок, щипал ромашки, напоминавшие ему серебряные монетки. Потом варил их в котелке во дворе. Впрочем, Хаджи Ставри удачно выполнял и другие поручения по хозяйству. Раз или два в неделю он спускался на базар и покупал грибы, которые Вики готовила с неподражаемым мастерством. Будь он помоложе, ходил бы и в лес по грибы, потому что отлично их распознавал — и шампиньоны, и подосиновики, и опята. Но в его годы трудно было карабкаться по холмам да сквозь кусты продираться.
— Эх, Филипчо, Филипчо, — вздохнул вдруг старик, ладонью отерев пот со лба, — смеешься, бездельник, а не спросишь, каково мне, до смеху ли.
— Что это ты?
— Да что… Помыкает мной, как прислугой. И ладно бы Вики, а то и Аспарух повис на моей шее, черт бы его взял. Да вдобавок глумится надо мной: «Зятек, — говорит, — сделай это, зятек, сделай то!» И я бегаю из последних силенок. А Вики только посмеивается. Теперь вот насчет дома принялись меня обхаживать, чтоб я переписал его на Вики.
— Если спятил, перепиши, — отрезал Филипп.
— Как же, так я ей и перепишу! Спятишь тогда! Выкинут меня на улицу. Ни в тех, ни в сех окажешься. Никогда!
Старик откинулся на скамейке и тоже загляделся на долину, возбужденный, побагровевший.
— Уф, дурно мне стало от жары.
Он расстегнул воротник и повертел тонкой своей, цыплячьей шеей, чтобы охладиться. На груди открылись седые лохматые волосы. Годы выпили из него все соки, и теперь он походил на старую отжатую тряпку — таким он выглядел немощным и облинявшим.
