Борис еще не собрался с мыслями после всего пережитого, а тут надо разговаривать с отцом, выслушивать его и давать объяснения.
Желю Сильвупле шагал энергично и бодро, крепко держа Бориса, словно специально подкарауливал его у здания суда.
Ружа и Колю ждали Гиту у входа в зал заседаний, желая ее успокоить. Им думалось, в особенности Колю, который был мягче и отзывчивей жены, что именно сейчас, в этот критический момент жизни, Гита нуждается в моральной поддержке. Он допускал и самое страшное — бытовые неурядицы переходного периода способны привести к роковым последствиям. Это чувство усилилось, когда он заметил слезы на глазах Гиты. Журналист увидел в этом не только страдание, но и начало очищения, что давало ему основание радоваться и уважать ее еще больше. А поскольку уважение к несчастным всегда связано с любовью и состраданием, Колю взволнованно ждал того момента, когда увидит Гиту и услышит голос измученной на суде женщины. Если сейчас не протянуть ей руку, значит, потерять навсегда, как это случилось с многими предоставленными самим себе. Колю заходил дальше — он уже представлял, как Гита бросается в реку, слышал перестук колес поезда, под которыми исчезает женщина с простертыми руками, охваченная безнадежным отчаянием; перед глазами мелькала веревка, на которой она повиснет с полным сознанием, что уходит из этого мира молодой и неопытной; ему мерещилось дуло пистолета, направленного в грудь, где трепыхалось испуганное сердце, которое замрет и перестанет биться навеки… Вот какие мысли и видения волновали Колю в минуты ожидания Гиты. Разумеется, он не делился с Ружей своими наивно-сентиментальными тревогами, зная трезвый характер жены, для которой спасение Гиты не выходило за рамки общей заботы о людях. К тому же чрезмерная тревога могла вызвать подозрения, а тогда он не сумеет сохранить хладнокровие. Поэтому, стоя рядом с женой, он только повторял:
— Давай попытаемся еще разок, авось не останутся бесплодными наши благие намерения. А потом уж… можно будет и построже…
Ружа слушала его терпеливо.
Из зала шумно выходила публика. Одни спешили по своим делам, другие продолжали спорить, отстаивая правоту того, на чьей стороне стояли. Каждый говорил с жаром, размахивая руками и не слушая доводов собеседника. Только Геннадий и его дружки были в отличном настроении, довольные тем, что выполнили свой долг. Теперь они держали путь в ближайшую корчму и очень сожалели, что Борка «смылся» и никто из них этого не заметил.
