— И как же я, по-твоему, с этим справлюсь? — выкрикнул старик, подняв обрубок руки.
Он схватил Адамберга за локоть своей могучей лапой, выпятил торчащий подбородок, по мнению Данглара, достойный кисти Веласкеса. Старик уже плохо видел, он не мог аккуратно бриться. Жесткие белые волоски торчали у него на коже там и сям и поблескивали в лучах солнца, словно серебряные булавки. Иногда Лусио хватал один из таких волосков и, вцепившись в него ногтями, начинал вытаскивать, как вытаскивают клеща. И, согласно своей философии паучьего укуса, не отпускал до тех пор, пока волосок не выдергивался.
— Пошли со мной.
— Отвяжись, Лусио.
— У тебя нет выбора, hombre, — мрачно изрек Лусио. — Это дело встало на твоем пути, ты должен за него взяться. Или оно будет чесаться у тебя всю оставшуюся жизнь. Да и дела-то всего минут на десять.
— На моем пути еще встал поезд.
— Он встанет позже.
Адамберг опустил на землю чемодан и, рыча от бессильной злости, пошел за Лусио к сараю. Между лапами кошки виднелась маленькая головка, измазанная слизью и кровью. Повинуясь указаниям Лусио, он осторожно обхватил пальцами эту головку, и одновременно Лусио профессионально точным движением надавил на живот кошки. Раздалось душераздирающее мяуканье.
— Тяни посильнее, hombre, подхвати его под лапы и тяни! Держи его крепко, но мягко, и не сжимай ему голову. А другой рукой почеши лоб матери, она паникует.
— Лусио, когда я чешу кому-то лоб, этот кто-то засыпает.
— Joder!>[2] Давай тяни!
Шесть минут спустя Адамберг выложил рядком на старое одеяло двух маленьких, красных, пищащих крысят. Лусио обрезал им пуповину и поднес одного за другим к соскам матери. А потом стал озабоченно разглядывать стонущую кошку.
— Что происходит, когда ты чешешь людям лоб? Как ты их усыпляешь?
Адамберг недоумевающе встряхнул головой:
— Сам не знаю. Когда я кладу человеку руку на голову, он засыпает. Вот и все.
— Так ты убаюкиваешь твоего сынишку?
— Да. А еще бывает, что люди засыпают, когда я разговариваю с ними. Я даже усыплял подозреваемых во время допроса.
— Тогда усыпи мать. Побыстрее! Пускай она заснет.
— Черт возьми, Лусио, ты можешь вдолбить себе в башку, что я опаздываю на поезд?
— Надо успокоить мать.
Адамбергу было плевать на кошку, но старик смотрел на него грозным взглядом. И он начал поглаживать необыкновенно нежную на ощупь голову кошки: ведь у него и правда не было выбора. И хриплые стоны кошки стали стихать, пока кончики пальцев Адамберга, словно шарики, мягко перекатывались от ее носа к ушам. Лусио одобрительно закивал:
