Но, между тѣмъ, я, новый Бакыръ-Алмазъ, мудрый политикъ, задумалъ нѣчто тонкое и, лукаво взглянувъ на Маноли, сказалъ:
— Киръ-Маноли, такъ ли это?
Маноли не хотѣлъ отстать отъ меня въ тонкости, двусмысленно улыбнулся и отвѣчалъ:
— Кто это знаетъ?..
— Вотъ то-то! И я говорю, кто знаетъ! — продолжалъ я ободряясь. — Знаешь ли что́… Не ищетъ ли онъ подъ этимъ предлогомъ планъ крѣпости снять для россійскаго сюда нашествія…
— Ба! — возразилъ Маноли, размышляя. — Я думаю, что если и такъ, то здѣсь не Дунай! Далеко отъ Россіи и сообщенія прямого нѣтъ.
— Союзъ съ Сардиніей или Франціей, — замѣтилъ я. — Для Россіи все это, я думаю, возможно… Были же, вы знаете, русскіе въ Корфу.
Маноли взглянулъ на меня съ почтеніемъ и сказалъ, что я хоть и юнъ, но много грамотнѣе и ученѣе его, онъ къ тому же аскеръ, воинъ-человѣкъ, а я сынъ купца, человѣка политическаго, и могу это все видѣть тоньше и дальше его…
— И еще, — прибавилъ онъ съ любовью, — васъ, загорцевъ всѣхъ, это извѣстно, самъ дьяволъ соткалъ и выткалъ…
Увы! Мнѣ очень скоро суждено было убѣдиться, что Маноли былъ правѣе меня, объясняя все это просто: «высокое искусство!»
Очень скоро суждено мнѣ было смириться, сознавъ, что если я былъ грамотнѣе и ученѣе каваса, то во многомъ онъ былъ несравненно болѣе моего тѣмъ, что́ нынче зовутъ развитой человѣкъ…
— Оставь теперь политику! — воскликнулъ онъ потомъ; — я тебѣ покажу еще одно зрѣлище… Поди сюда!
Онъ отвелъ меня въ другую, небольшую комнату, которая была рядомъ съ кабинетомъ. Въ ней остановился я тотчасъ же предъ чѣмъ-то подобнымъ престолу церковному; это былъ какъ бы драпированный кисеей столикъ.
— Что́ за вещь!.. Какъ престолъ церковный! — воскликнулъ я.
— Развѣ не видишь зеркала? — сказалъ Маноли, — это туалетъ эффенди…
Въ самомъ дѣлѣ, на туалетѣ стояло довольно большое зеркало въ серебряной оправѣ, стояли духи, разные ножички, щеточки и, между прочимъ, каучуковая какая-то вещица, какъ пузырь со стклянкой и трубочкой… Маноли взялъ ее и вдругъ началъ пожимать что-то, опрыскивая меня всего тончайшею пылью благоуханія…
— Вотъ это вещи! — говорилъ я. — Вотъ это жизнь!
— Европа! Просвѣщенье! Наука! — значительно замѣтилъ Маноли; потомъ, притворивъ дверь въ кабинетѣ, онъ взялъ меня за руку и подвелъ къ стеклянному окну, которое было на этой двери.
Окно было закрыто небольшою занавѣской. Маноли приподнялъ одинъ уголъ и велѣлъ мнѣ смотрѣть оттуда въ кабинетъ и спросилъ:
— Что́ ты видишь?
Я смотрѣлъ почти съ испугомъ. Не знаю, что́ я думалъ… Можетъ быть я ожидалъ, что онъ покажетъ мнѣ что-нибудь волшебное…
