Я смотрѣлъ на Маноли, и онъ улыбался мнѣ. Потомъ, подойдя къ одному изъ портретовъ, онъ сказалъ мнѣ:
— Отецъ Благова, полководецъ!.. И еще мать Благова, игемонической62 крови мадама!
И, подпершись послѣ этого въ бока руками, Маноли взглянулъ на меня безъ улыбки, а такъ, какъ будто онъ самъ уже давнымъ-давно породнился съ предками Благова и снисходилъ лишь по добротѣ душевной къ общественному моему ничтожеству.
Отецъ Благова былъ точно генералъ; онъ казался на видъ лѣтъ сорока, глядѣлъ строго, какъ орелъ, немного въ сторону; на груди его были латы, рукава бѣлые, а воротникъ синій; сверхъ латъ звѣзда и много крестовъ. Волосы его были свѣтлы и очень кудрявы… У него не было ни усовъ, ни бороды…
Что касается до матери Благова, то она была изображена въ бѣломъ легкомъ платьѣ, въ саду. Лицо ея было худощаво и гораздо смуглѣе, чѣмъ у мужа, а глаза темносиніе, прекрасные, романтическіе, скажу я теперь; добрые (подумалъ я тогда); на черныхъ волосахъ ея былъ вѣнокъ изъ мелкихъ голубыхъ цвѣтовъ, какихъ-то сѣверныхъ, какихъ у насъ я не встрѣчалъ.
Пока я смотрѣлъ задумчиво на знаменитыхъ родителей моего Алкивіада и привлекали меня ихъ лица и странныя тогда для меня одѣянія, такъ что я оторвать отъ нихъ взоровъ моихъ не могъ… Маноли подошелъ къ другой стѣнѣ и, обернувъ одну изъ рамокъ, обтянутыхъ полотномъ, поставилъ на треножникъ картину и сказалъ мнѣ:
— Одиссей, смотри, что́ это?..
Я взглянулъ, присмотрѣлся и узналъ, что это былъ начатый, но еще не оконченный видъ нашей янинской крѣпости, такъ величаво воздвигнутой надъ озеромъ. Густая высокая зеленая трава вокругъ узорнаго чугуна турецкихъ почетныхъ могилъ. Колонны мечетей изъ цвѣтного мрамора, тѣ самыя колонны, которыя иными почитаются за остатки Додонскаго прорицалища; древовидный, величавый старый плющъ на полуразрушенной стѣнѣ. Небо голубое… синяя вода… И людей никого. Только одинъ турокъ съ длинною бѣлою бородой, въ зеленой чалмѣ к голубой одеждѣ, молится по книжкѣ, сидя въ тѣни у Додонскихъ колоннъ на травѣ…
Я всплеснулъ руками: «Это онъ рисуетъ?..» спросилъ я.
Маноли раскрылъ еще другіе рисунки и бумаги… И я увидалъ разныя вещи и здѣшнія, и не здѣшнія, и изумлялся и восклицалъ, смотря на нихъ…
Потомъ подумалъ я такъ: «А на что́ ему, Благову, при такомъ высокомъ званіи, трудиться надъ этимъ ремесломъ?»
Подумалъ, поколебался и спросилъ такъ у Маноли:
— Не трудна ли эта работа?.. Находитъ время онъ трудиться?..
Такъ любитъ онъ! Высокое искусство!..
