И вотъ однажды, «однимъ печальнымъ четвергомъ и средой одною горькою», я сидѣлъ послѣ полудня у окна и училъ прилежно урокъ. На широкія плиты церковнаго двора лился потоками зимній дождь. Вдругъ, вижу я, идетъ, бѣжитъ по нашему двору женщина въ турецкой одеждѣ; она останавливается, открываетъ лицо, озирается со страхомъ, смотритъ въ окна наши… Я вижу, что она очень блѣдна и худа, не стара, но и не первой молодости; собой еще не дурна. Я открываю окно съ удивленіемъ и хочу спросить ее, что́ ей, но въ эту минуту вслѣдъ за ней бѣжитъ попъ Ко́ста, тоже озирается, тоже смотритъ на наши окна… Потомъ бѣжитъ назадъ, со тщаніемъ запираетъ калитку нашу и кричитъ ей: «Иди, иди въ комнату скорѣе!» Женщина бросается поспѣшно въ нашу дверь… Я тоже выбѣгаю изъ моей комнаты и застаю ее лежащую у ногъ отца Арсенія, который взволнованъ немного, но весело смотритъ и повторяетъ: «Хорошо, хорошо, хорошо, хорошо! Опомнись, благословенная моя, опомнись!»
Турчанка молча держитъ одною рукой его рясу, а другую прижимаетъ къ сердцу и, закрывъ глаза, шопотомъ восклицаетъ: «Христосъ и Всесвятая! О, Всесвятая Дѣва моя!.. Госпожа моя, помилуй меня, помилуй!»
— Помилуетъ, помилуетъ, — говоритъ ей растроганный священникъ.
Входитъ попъ Ко́ста; лицо его еще веселѣе, чѣмъ у отца Арсенія; руки въ карманахъ рясы: «Видишь насъ! Что́ мы такое!» Входитъ парамана наша, несетъ воду свѣжую и даетъ пить турчанкѣ. Выпивъ, она вдругъ встаетъ и внезапно восклицаетъ со страстью и отчаяніемъ: «Нѣтъ, нѣтъ! Я погибла! Сердце мое испорчено, и Харонъ меня скоро возьметъ». Потомъ опять садится на полъ, опять закрываетъ глаза и, качая головой, твердитъ: «Харонъ, Харонъ, Харонъ! буря и погибель моя… Смерть!»
Что́ такое? Что́ такое? Я смотрю на всѣхъ съ изумленіемъ, и любопытство пожираетъ меня.
Вижу, оба священника все веселы. Турчанку поднимаютъ и успокаиваютъ на диванѣ. Но она все держится за грудь и все говоритъ о Харонѣ, о лютой смерти неизбѣжной.
— Что́ жъ Харонъ? Что́ жъ Харонъ? — замѣчаетъ отецъ Арсеній: — Что́ тутъ вреднаго? На томъ свѣтѣ вѣнецъ неувядаемый ты получишь.
— Сердце мое разрывается, учитель ты мой, — говоритъ турчанка. — Я давно больна, и въ груди моей точно птичка живая крыльями бьется что-то, все бьется… Ахъ! Увы мнѣ! увы мнѣ!
Священники уходятъ оба въ другую комнату, совѣщаются долго и опять приходятъ; парамана тогда говоритъ мнѣ съ улыбкой:
— Я знаю ее. Она маленькая еще потурчилась. Она была служанкой тогда у Раки-бея; потурчили ее; замужъ выдали; приданое дали; мужъ ея хорошій былъ молодецъ: высокій, цвѣтомъ цвѣлъ тогда. Правда, что турокъ онъ былъ. Ну, что́ дѣлать! А въ 54-мъ году его убили… Вотъ она, бѣдная, овдовѣла… Что́ вдова? вдова развѣ человѣкъ? Тихо пойдетъ по улицѣ — люди скажутъ: «она ломается такъ нарочно»; скоро пойдетъ — люди скажутъ: «Она мужа хочетъ… за мужемъ бѣжитъ!» Да! И такъ дѣло противное, и этакъ дѣло худое. Несчастіе!
