У меня есть нѣсколько піастровъ… Зайдемъ въ кофейню, въ Лутцу, выпьемъ холодной воды и кофе… А то боюсь я, чтобъ тебя не стошнило или чтобъ ты въ обморокъ не упалъ… Ты очень блѣденъ, душенька!
Это онъ сказалъ безъ всякой насмѣшки, но съ тою лаской и любезностью, которая всегда такъ смягчала мнѣ сердце; она смягчила и теперь.
Мы скоро пришли въ предмѣстье Лутцу, спросили себѣ стулья, кофе и холодной воды и сѣли на лужку, лицомъ къ озеру и горамъ и спиной къ городу. Народу не было никого въ это время. Въ кофейнѣ только два человѣка играли въ шашки. Предмѣстья издали казались такъ мирны и тихи. Долина зеленѣла, зеленѣло то самое поле, на которомъ убили Саида; и на дальнихъ синихъ горахъ бѣлѣли широкія жилы снѣга, такъ неподвижно и спокойно блистая!..
Я созерцалъ, умиротворяя въ себѣ взволнованную душу… Курилъ и кофе пилъ вздыхая. Аристидъ, тоже не говоря ничего, запѣлъ прекрасную пѣсню, подъ которую пляшутъ на свадьбахъ въ дальней Эгинѣ:
Веселитесь, молодые, веселитесь, дѣвушки —
А день идетъ все къ вечеру…
По одному, по одному все отсчитываетъ…
Ну, такъ давайте же землю эту топтать веселяся.
Ту землю, которая насъ пожретъ…
Нѣтъ у Харона разбора,
Вѣрности нѣтъ у него никакой!..
Младенцевъ отъ груди беретъ
И старцевъ не оставляетъ…
Придавимъ-ка еще, пристукнемъ ногами ту землю…
И пляска наша пусть станетъ вкуснѣе…
Веселитесь, молодые, веселитесь вы, дѣвушки,
Радуйтесь въ прохладѣ молодости вашей.
Смотрите — придетъ время,
Какъ и васъ съѣстъ гробовая доска…
Ну, такъ давайте же землю эту топтать веселяся.
Ту землю, которая насъ пожретъ…
Въ эту землю, по которой мы ходимъ ногами,
Въ нее всѣ мы пойдемъ;
Она подъ травкой своей подъ зеленой
Поѣдаетъ паликаровъ молодыхъ,
И подъ цвѣточками подъ своими
Ѣстъ дѣвушекъ молодыхъ и дѣвчоночекъ.
Ну, такъ дайте ей еще ногою,
Дайте хорошенько…
Веселитесь, молодчики, дѣвушки, веселитесь!
До того года проживетъ ли кто?
У Харона есть рѣшеніе:
Ни души ни одной въ живыхъ не оставить,
И архонтовъ, и большихъ людей,
И всякую остальную бѣдную бѣдность, —
Всѣхъ ждетъ ихъ и насъ Харонъ,
Молодыхъ, стариковъ и дѣтей…
Такъ пѣлъ Аристидъ долго, а я слушалъ его. И стало мнѣ легче, хотя и грустно.
Я попросилъ его снова спѣть пѣсню. Онъ опять запѣлъ, а я сталъ опять слушать.
Наконецъ мы встали. Аристидъ повеселѣлъ вовсе и говорилъ мнѣ смѣясь:
— Пойдемъ теперь къ Джемилю. Я буду ему разсказывать, и ты увидишь, какъ онъ будетъ бояться.
